Михаил Львович – старый профессор.
(домашние зовут его Мика)

Елена Андреевна – поэтесса, его жена.

Анастасия – хирург, их дочь.

Маша – 23 лет
Лика – 19 лет, дочери Анастасии.

Петя – бывший муж Анастасии.

Наташа – подруга Анастасии, живет в Израиле.

Ширли – 15 лет, дочь Наташи.

Генриетта Яковлевна – в прошлом театровед, подруга Елены Андреевны.

Арсений.

Соседи

Костя – 18 лет, внук соседей

Официантка

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

ПЕРВАЯ КАРТИНА

Большая комната на даче: кресла, камин, много книг, телевизор, ваза с засохшими
цветами, пепельница на столике. На стене большой портрет молодой женщины, в которой можно узнать Елену Андреевну. Открытая дверь на террасу, там - большой обеденный
стол, кушетка. На кушетке лежит Елена Андреевна.

ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Едут?
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Нет, не видно.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Мне кажется, едут. Вон машина зашуршала.
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Нет, это Борискин.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА (выходит). У Борискина, кажется, зеленая машина
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. У него три.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Надо же такая несерьезная фамилия – Борискин!
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Ничего, скоро она нам всем покажется серьезной!

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Да, Лена, а где Бакст? Весь вечер его не видно.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Как же его можно увидеть, если он все время лежит! Вон мяукнуло что-то за окном.
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Как за окном?! Лена, ты слышишь, Бакст убежал! (Выглядывает) Ах, нет, это Глаша.
Бакст, Бакст! А, вот он на табуретке.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Зачем было везти на дачу кота, если мы его даже во двор не пускаем!
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Геня, как ты не понимаешь, Бакст – породистый домашний кот, он сразу потеряется, заблудится, наконец, просто погибнет. Ты помнишь, как он в машине упал в обморок!
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. (про себя) Как он может упасть, если он вообще не встает!
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. (продолжает) Машка специально привезла Глашу из-за мышей, ее и кастрировали уже
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА.(про себя) Бедная Глаша!
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ.(продолжает) иначе в кладовку будет просто не зайти! А Бакст здесь ни при чем! Да он, паршивец, к мыши в жизни не подойдет!
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Ну хорошо, хорошо, Мишенька, я совсем не хотела тебя расстраивать.
А почему они приезжают так поздно?
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Наташа пошла в театр.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Они и вчера, кажется, ходили?
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. И вчера, и третьего дня. Наверное, какие-то вещи невосполнимы. Вот, опять машина. Это они, я уверена!

Раздается шум машины, собачий лай, смех. Входят Анастасия, Наташа и Ширли со спортивными сумками. Анастасия в длинном платье на тонких лямках и больших спортивных сандалиях. Наташа - в белых брюках до колен. Ширли – невысокая девочка в джинсах, говорит с акцентом.

АНАСТАСИЯ. Всем привет! А где девчонки?
Мама, ты посмотри на Наташку, Блондинка! Мэрилин Монро! Я в аэропорту прямо
ахнула, сейчас уже привыкла немножко.
НАТАША. Ой, доехали, наконец! Елена Андреевна, миленькая, как же я мечтала вас увидеть!
Михаил Львович, здравствуйте, дорогой!
Шурик, где моя белая сумка? (Ширли молча поднимает сумку, показывает)
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. И меня прошу представить!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Да, Наташа, познакомься, это моя подруга, Генриетта Яковлевна Левицкая, может быть, помнишь такую фамилию? (здороваются)
ШИРЛИ. Левицкий, это художник такой был?
НАТАША. Молчи, сокровище! (К Анастасии тихо) – Мы вчера Третьяковскую галерею посетили Ну и каша у нее в голове!
Да, Елена Андреевна, а вот и моя Шурка. Представляете, ведь говорить не умела, когда мы уезжали!
ШИРЛИ. Ну, говорить я, положим, умела, мне уже пять лет было.
НАТАША. Не влезай, продукт демократии!
Я все время думала, как приеду к вам , как увижу все это – и кусты, и ромашки. и сосны. Думала, поведу Шурку в лес, на озеро. А здесь такая жара, ну просто выйти невозможно! Такая жалость!
АНАСТАСИЯ. Да, мам, представляешь, они все время на жару жалуются! Нарочно не придумаешь! Они еще к жаре не привыкли!
НАТАША. Какая в Израиле жара! У нас ведь везде кондиционеры, и на работе, и дома, и в машине. А природы такой нет. Красиво, конечно, но как-то не так. Например, наш мэр очень пальмами увлекается, рассадил по всему городу, просто плюнуть некуда. Я из переулка выехать спокойно не могу - вместо обзора пальма торчит!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Да, у нас в этом году какая-то страшная жара. Говорят, лесные пожары начались. Ну, проходите, проходите, что же мы стоим!

(Проходят на террасу, садятся все, кроме Анастасии.)

АНАСТАСИЯ. Папа, а где девчонки? (Кричит) Маша, Лика!
Выходят Маша и Лика. Лика - в шортах и майке, растрепанная. Маша – высокая, элегантная, в короткой узкой юбке. Лика целуется с Анастасией, потом с Наташей. Маша стоит в стороне.
АНАСТАСИЯ. Некоторых отдельно надо звать.
МАША. Некоторые здесь уже полдня болтаются. Кстати, в этом, конечно, не было ни малейшей необходимости. Я отменила две встречи!
АНАСТАСИЯ. Ты хочешь, чтобы я отменила операцию?
МАША. В твоей операции заинтересован только один человек – сам больной, а…
ЛИКА. Ну, может быть еще родственники?
МАША. Родственники - это отдельная тема! Еще неизвестно, какой результат они больше предпочтут! А от меня зависят сотни людей.
АНАСТАСИЯ (тихо). Ну, не злись. Ты же знаешь Лену и все ее причуды. Дом должен ломиться, особенно при гостях. Кто же думал, что Мика сам потащится в магазин в такую жару!
Лика, а ты на кого похожа! (поправляет на Лике майку, приглаживает волосы). Могла бы хоть на сестру посмотреть.
ЛИКА. У нас разный стиль. И потом, надо быть выше условностей.
АНАСТАСИЯ. По-моему, ты уже ниже условностей.
ЛИКА. Неважно. Все равно, я страшно обаятельная, правда, дедуля?
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Радость моя, если тебя волнует именно мое мнение, то лучше не бывает!
МАША. Зря смеетесь. По ней весь факультет с ума сходит.
ЛИКА. Маша, попрошу не приписывать меня к сексуальным меньшинствам! У нас же почти одни девчонки на факультете!
(Раздается собачий лай)

АНАСТАСИЯ. Ой, болтаем, болтаем, а Шарика забыли!
Шарик, Шарик, бедная моя собака, Шарик мой маленький!

(Идет к двери, спотыкается обо что-то. Слышен грохот)

ЛИКА. Опять доска отвалилась. Скоро весь дом развалится.

(снова слышен собачий лай)

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Боже мой , у Бакста опять будет истерика!
МАША. Предупреждаю, если Шарик сожрет Глашу, я вам другую кошку доставать не собираюсь!. Пусть Шарик ловит мышей, если он ей так нужен,
АНАСТАСИЯ (входит). Никого он не сожрет. Шарик мой бедный, вечно они на тебя наговаривают, хорошая собака.

(Шарик лает, Бакст шипит, Глаша вылетает в окно. Ширли в восторге фыркает, Лика приплясывает и хлопает в ладоши.)
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА.(совершенно спокойно) Ну, что вы все расшумелись, давайте чай пить.

НАТАША. Чай, чай на террасе! Невозможно поверить! Шурик, помоги Елене Андреевне.

ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Нет, нет, сиди деточка, есть кому помочь. (Смотрит на внучек, они делают вид, что не замечают) Лика, только самовар, все уже на подносе.

ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Кстати, Наташа, как ты ее зовешь, не пойму?
НАТАША. Вообще-то ее зовут Ширли. Представляете! Александра – длинно, Саша – непонятно.
Зато Ширли ее устраивает!(с сарказмом) И понятно, и звучит!
ШИРЛИ. Это красиво звучит на иврите. Шир – песня, ли – мне, слово такое – мне…
НАТАША. В народе называется - притяжательное местоимение
ШИРЛИ (продолжает). А вместе получается - песня для меня. У нас многие имена имеют значение.
Например, Орли – свет для меня, Барак – молния, Авиталь – весенняя роса
НАТАША. Меткий глаз одним ударом поражающий черную змею!
Елена Андреевна, представляете, всей истории - сто лет. Взяли древнейший мертвый язык и впихивают в него современные понятия, как могут! Знаете, как на иврите бутылка?
Бак-бук (показывает, как наливают). А бабочка? – Пар-пар (машет руками, как крыльями). Тумба-Юмба!
ШИРЛИ. Почему мертвый. Мама, так не честно! Тебе же самой многое нравится. Знаете, как, например, называется настроение? – Мацав руах – ветреное состояние души.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Красиво!
ШИРЛИ (продолжает). И потом в каждом языке свои трудности. Предложите какому-нибудь нормальному иностранцу сказать “медленно передвигающийся дымовоз” (выговаривает тщательно)
НАТАША. Не дымовоз, а паровоз.
ШИРЛИ. Хорошо, паровоз, все равно язык сломаешь! А эти ваши шка! ЛоШка, ноШка, коШка!
Один мой приятель стал изучать русский язык. Кстати, очень способный парень, схватил
сразу. Вот он приходит как-то и говорит: - Почему ты не ешь твой бабошка? – Я уже решила, что он Красной Шапочки начитался, а оказывается, он имел в виду – картошка. Уверяет, что это звучит очень одинаково и очень смешно!

НАТАША. Вот видите, какая патриотка получилась. Может, не будет чувствовать себя
вечной сиротой, как я. Кстати, я столько лет с фамилией маялась, а она счастлива.
Оказывается, Гринберг - совершенно аристократическая фамилия, просто признак белой расы
среди евреев.
ШИРЛИ. У нас даже сеть магазинов есть с таким названием!

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Да, это уж несомненно признак аристократизма!
НАТАША (обращаясь к Ширли). Молчи, эрудитка. (продолжает) И еще очень красивыми считаются рыжие! Можно было об этом мечтать?
АНАСТАСИЯ. Наташка, так почему же блондинка? Скажу тебе с ленинской прямотой, рыжая ты мне больше нравилась. Другой шарм.
НАТАША. Это из-за седины. Реже красить приходится.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Наташа, детка, ты прекрасно выглядишь. Если бы я точно не знала, что вы с Нюшей из одного класса, никогда бы не дала тебе больше тридцати пяти.
НАТАША. Елена Андреевна, вот для этого стоит приезжать! Я вас люблю.
ШИРЛИ. Мам, Нюша это кто?
АНАСТАСИЯ. Нюша – это я. С аристократической фамилией Каплан очень сочеталось имя Анастасия. Но потом оказалось длинно, почти как у тебя. Посему получилась Нюша. Простенько так – Нюша Каплан. Благо, мама вовремя догадалась переписать меня на свою менее звучную фамилию Дубнова. Представляешь, Шурка, моя мама из старой добропорядочной семьи вышла замуж за какого-то еврея с позорной фамилией Каплан! И знаешь, за что она его полюбила? За красоту! Можешь ты это понять?
ШИРЛИ. Могу.
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Нюша, скажи честно, что ты сегодня успела выпить?
ЛИКА. Прошу отметить, что простой еврей был из не очень простой профессорской семьи
и в тридцать лет защитил докторскую диссертацию.
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Мне надо встать?
ШИРЛИ. А почему Каплан – позорная фамилия?
НАТАША. Горе мое! Была одна женщина с такой фамилией, она стреляла в Ленина.
ШИРЛИ. Она его любила?
(Все смеются)
НАТАША. Вот так и разговариваем. Она была из левых эсеров. Впрочем, ты опять не поймешь
Ну, что-то вроде террористки.
ШИРЛИ. Так бы и сказала – террористка, что ж тут непонятного.

МАША (обнимает кошку). Нам с Глашей лучше всех, простые русские имена…
ШИРЛИ. Мария – это древнееврейское имя, означает горечь, от слова мар – горький, поэтому
так назвали мать Иисуса.
МАША. Класс! Мамочка, это, конечно, была твоя идея так меня назвать!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Машка, не забывайся.
ЛИКА. Мне больше всех повезло. Это Лена придумала (обнимает Елену
Андреевну). Антон Палыч очень бы тебя одобрил.
ШИРЛИ (шепотом). Какой Антон Палыч?
НАТАША (тоже шепотом). Чехов, дурилка.
ЛИКА. Ага, Чехов. Ты не стесняйся, сейчас уже никто из ребят не понимает. Устарел.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Чехов не может устареть. Вот смотрите, мы сидим на даче, стол, лампа, гости.
Прошло сто лет, а мы также разговариваем, страдаем, ссоримся, бездельничаем…
Ну, чем ни Чайка или Вишневый сад! Мне кажется, пройдет еще сто лет…
МАША. Вот Борискин вам скоро устроит Вишневый сад!
Мама, ты знаешь, что он опять к Лене приставал?
АНАСТАСИЯ. Как приставал?
МАША. Чтобы землю продали. Часть участка. Ему, видите ли, для забора места мало!
У двух соседей скупил, и все ему мало. Вон, слышите, стучат. Даже ночью строят.
АНАСТАСИЯ. Боже мой! Мама! Зачем ты с ним разговариваешь? Выгнать раз и навсегда!
Чтобы у него даже мысли не было, что мы что-то продадим.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Я его боюсь.
ЛИКА. А он нам с Машкой предлагает купить взамен дачу на Рублевке. Может, еще машину попросить?
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. На прошлой неделе у Суховицких дачу сожгли. Говорят, новые русские. Нет, ругаться с ним нельзя.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Ну, что-то мы все о грустном? Наташенька, как вам театр? Изменилось что-нибудь?
Ах, театр, боже мой! За последние два года я не видела ни одной новой постановки.
А ведь когда-то мою рецензию ждали не меньше, чем сам спектакль! Эфрос лично присылал мне приглашение на премьеру.
НАТАША. А что сейчас уже нет пригласительных билетов?
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Почему же, еще как посылают! Этим - спон-се-рам. Вот если бы я могла украсть приличную сумму и открыть банк…. А так – ни денег, ни билетов, ни сил
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Так. Кажется, приближаемся к свеженькой теме о том, что лучше быть богатым, здоровым и молодым.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. А что! Молодым, это было бы неплохо.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Ах, все старческая болтовня! Девочки, расскажите лучше о спектакле,
АНАСТАСИЯ. Забавная постановка, Правда, сильно напоминает “ Женитьбу” в театре Колумба.
ШИРЛИ. Это про что?
НАТАША. Это из книги одной сатирической, 12-ть стульев называется.
(Обращаясь ко всем) Честно говоря, мне трудно было смотреть: помесь античной
трагедии с одесскими рассказами Бабеля. И еще какая-то девушка по имени Оля
в красном лифчике прыгала. Вы помните у Шекспира такой персонаж?
МАША (кричит). Мама, Шарик!

(Визг. Генриетта Яковлевна вскакивает, Лика хохочет, Ширли смотрит, широко раскрыв глаза)

АНАСТАСИЯ. Ну, что Шарик? Ну, съел немного салата. Что тебе жалко?
У коккеров вообще нет чувства насыщения. Представляешь, как он страдает.
МАША. Это я страдаю! По-твоему, я должна есть с ним из одной тарелки!
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Лена, а где Бакст? А, вот он, на кресле.
АНАСТАСИЯ. Папа, не волнуйся, Шарик его не тронет. Он думает, что это диванная подушка.

ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Подождите, тарахтелки, дайте гостью послушать.
Наташа, как ваши мужчины? Алеша уже совсем большой?
НАТАША. Второй курс. Весь в папу – компьютеры и политика. Я к телевизору стараюсь не
подходить – то Хусейн, то Арафат, то какие-то черные шляпы. И все орут.
А знаете, какие анекдоты они друг другу рассказывают:
Два программиста едут в машине. Вдруг мотор заглох. Один говорит:
- “Давай, выйдем, а потом снова зайдем”. И все смеются.
Вам понятно что-нибудь?
Одна эта мырля (показывает на Ширли)- мое утешение на старости лет.
А она читать не любит! Ну, как жить?

ШИРЛИ. Я не не любю. Мне на русском языке трудно. Как будто все время уроки делаю.
А на иврите я легко читаю.
НАТАША. “Читаю”! Журнал для подростков. “Моей подруге уже пятнадцать лет, а она не
соглашается на половые отношения. Посоветуйте, что делать”!
ШИРЛИ. Мама!
НАТАША. Ну, ладно, Шмерилка, не сердись.
Вообще-то, Елена Андреевна, она – человек. С ней поговорить можно.
Да, представляете, она же зарабатывает! Устроилась где-то лестницу мыть. Там такие
подростки: в кафе ходят, тусуются, танцуют, но на свои деньги, понимаете.
МАША. Это везде сейчас. Хорошо бы я жила на мамину зарплату!

АНАСТАСИЯ. Да, Наташа, я все сказать забываю. Тебе звонил какой-то человек по имени
Арсений. Оставил телефон.
(Протягивает листок. Наташа вздрагивает, потом берет листок и незаметно роняет
на пол. Ширли замечает, подбирает и прячет к себе в карман)

НАТАША (очень оживленно). Ой, Елена Андреевна, я же главное Вам не рассказала! Я Вашу
книжку в Израиле видела, в университетской библиотеке! Такую же, как Вы мне подарили, помните?
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Спасибо, детка, спасибо, рада слышать. А я тебе еще одну приготовила. Теперь могу печатать сколько угодно и подписывать, что угодно. Всем все равно.
ШИРЛИ (вопросительно). Мам?
НАТАША. Елена Андреевна когда-то подписала письмо в защиту писателя диссидента.
И ее вычеркнули из жизни, понимаешь. Был такой негласный приказ: не печатать,
не переиздавать и даже не упоминать. И так почти двадцать лет!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Ну, Наташа, я сейчас разрыдаюсь от собственного героизма. Неизвестно еще, потеряло общество или приобрело от моего молчания.
НАТАША. Потеряло?!
Шурка, знаешь ли ты, что Елена Андреевна, единственная дочка чудесных преданных родителей, капризница и красавица, в 17 лет бежала на фронт, чтобы написать роман о войне. А потом по этому роману поставили фильм, над которым рыдали все послевоенные девчонки!
А поэма! А книга стихов – о потерях, о грехе и любви, об одиночестве и славе…
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Хватит, хватит, дружочек. “Это было, было и прошло…”
ШИРЛИ. А мама тоже стихи пишет, вернее песни. Мне нравится.
АНАСТАСИЯ. О! Это что-то новое. Наталья?!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. А я давно знаю. Только не хотела тебя тревожить.
Спой, Наташенька.

(Лика убегает и приносит гитару)

МАША (лениво). Если не возражаете, я покину ваш литературный вечер. Как-то не
умею общаться в стихах. Проза мне привычнее.

(Уходит. Неловкое молчание)

ЛИКА (со слезами). Она не злая, не злая! Это она от обиды. Сами всегда: “Машка тупая,
Машка троечница”. А кто ее на пятидневке вырастил?! В понедельник автобус забирает,
в пятницу привозит, очень удобно! И есть ребенок, и нет. Хорошо, у меня уши болели,
так вы мне хоть книжки читали!
А теперь вы меня любите, а ее нет. Она сама всего добилась, а ей все равно обидно.
Она по ночам плачет.
АНАСТАСИЯ (начинает рыдать). Да, я знаю, я сама во всем виновата. Но я же не понимала!
А она не болела совсем, и кормили хорошо. Я не понимала, что там с детьми разговаривать некому.
А мне кто-нибудь помогал? Три дежурства в неделю! И в праздники!
И всем доказать, что ты не женщина, а хирург!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Так ли надо было доказывать, что не женщина?
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Лена, а где Бакст?
АНАСТАСИЯ (продолжая рыдать). А со мной кто-нибудь сидел? Талантливая мама, что
может быть лучше! Все влюблены в маму, все поклоняются маме. Даже Петька всегда уверял, что был влюблен в тебя больше, чем в меня!
Я иногда мечтала, чтобы ты заболела и осталась дома, а я бы сидела около тебя, я одна!
Да, да, ты заболела, а не я, как все дети мечтают. Потому что когда я болела всегда
находилась твоя подружка или поклонница, какая-нибудь тетя Леля или тетя Геня…

(Генриетта Яковлевна начинает рыдать, встает и обнимает Анастасию. Ширли испуганно таращит глаза на всех по очереди).

НАТАША (встает, поднимает гитару). Господа, мы, кажется, собирались петь.

ВСЕ ( с облегчением). Да, да!

НАТАША. Посвящается всем нам:

Нет ни черта, ни Бога
Обманула дорога.
Не печалься, мой странник, сколько лет!
Тишины не осталось,
Заманила усталость.
Не печалься, мой странник, сколько лет.
Откровений не слышно,
У огня кто-то лишний.
Не печалься, мой странник, сколько лет.
Вот мой кров, вот мой хлеб.
Мир безумен и слеп.
Не печалься, мой странник, сколько лет!

Свет твой зыбок и грешен,
Разговор неутешен.
Не печалься, мой странник, не спеши.
Здесь не ценят награды,
Не везению рады,
Не печалься, мой странник, не спеши.
Головою седою
У меня на ладонях.
Не печалься, мой странник, не спеши.
Загадаешь в тиши
О спасенье души.
Не печалься, мой странник, не спеши.

Потревоженный ветер
И тропа на рассвете.
Не печалься, мой странник, в добрый путь.
Ты идешь, значит к сроку
Одолеешь дорогу.
Не печалься, мой странник, в добрый путь.
О прошедшем не плачут!
Оседлаем удачу,
Не печалься, мой странник, в добрый путь.
Две слезинки на грудь.
Помяни. Позабудь.
Не печалься, мой странник, в добрый путь.

(Гаснет свет).

Та же комната. Темно. У горящего камина Наташа и Елена Андреевна.
Периодически через сцену проходит мелкими шажками Генриетта Яковлевна, что-то
убирает, носит тарелки.

НАТАША. А где Настя? Спит уже?
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Да, улеглись с Шариком.
Ужасно она устает. Работы много, зарплату второй раз срезают, девчонки, мы.
Геня вот у нас живет. У нее муж умер.
. А как Нюша тебя ждала! С тех пор, как Петя ушел, она совсем одна.
Друзья разъехались, с Машей большого контакта нет, Лика – чудесная, но еще дитя.
Нюша над ней трясется – то кричит, то целует, а воспитания никакого.
Это я виновата. Слишком собой занималась: писала, мучилась, искала истину. А Нюша
была такой сильной, самостоятельной, училась прекрасно. Я и не подозревала, что она
страдает.
НАТАША. Елена Андреевна, не говорите так. Они все чудесные, хорошие, только нервные
немного. Это жизнь сейчас такая. Все наладится.
Вот за Шурку я боюсь – растет в чужой стране, вы же видите, половину не понимает.
Сколько я ее еще удержу?

(Из темноты выходит сонная Анастасия, плюхается в кресло).
АНАСТАСИЯ. Сплетничаете?
И сил нет, и спать не хочется.
Да, мам, ты видела мое последнее приобретение? (Задирает ногу в сандалии) Называется - для хождения по горам! Страшно удобно.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. И, главное, элегантно. И что это надо носить с платьем?
АНАСТАСИЯ. Ну не шорты же мне надевать! С моими венами! Я целый день стою – в операционной, в магазине, в троллейбусе. Машина ломается без конца. Вчера аккумулятор сменила.
НАТАША. Когда ты успела? Или теперь не оставляют машину на станции?
АНАСТАСИЯ. На станции? Ха! Гриша, слесарь наш больничный, приволок откуда-то аккумулятор за полцены, а я там же, во дворе, старый выбросила, а новый поставила. Вот и вся станция!
НАТАША. Настя, ты гений! И откуда ты знала, куда его ставить?
АНАСТАСИЯ. Поверь мне, не трудней, чем желчный пузырь удалить!
Вообще, женщина должна быть независима! Я Лику к машине не подпускала, пока она устройство
мотора не выучила. Зато теперь может ездить спокойно!
ШИРЛИ. Класс!
АНАСТАСИЯ. Да, я тебе не рассказывала? Она же премию получила! “Трактовка индивидуума в творчестве Камю”. Лучшая работа на факультете! Ей уже сейчас аспирантуру предлагают.
НАТАША. Слышишь, сокровище? Вот где класс!
Знаешь, Настасья, наверное, это самое главное. Все-таки, дети должны быть единомышленниками.
ШИРЛИ. Ну, конечно! Сначала ты увозишь меня в другую страну, в другой язык, а потом хочешь,
чтобы я стала хорошей российской девочкой!
Ах, Третьяковская галерея, ах, Большой театр! И чтобы все видели, какая ты хорошая и правильная. И какая я тупая.
А я себе и так нравлюсь! И все друзья меня любят! И учат нас очень здорово, я четыре языка знаю, и историю, и религию!
И мне совсем не интересно, кто убил Ленина и куда вставлять этот ваш… аккумулятор!
(уходит и садится в углу в темноте)
АНАСТАСИЯ. Не расстраивайся. Просто детский максимализм. Скоро пройдет.
НАТАША. Нет, не думаю. Это называется - другая жизнь. За все надо платить.
Она хоть язык знает. А многие дети даже разговаривать по-русски отказываются.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. С Алешей, наверное, проще? Он ведь уже большим уезжал, многое должен помнить.
НАТАША. С Алешей? С Алешей…
Я вам сейчас одну историю расскажу….
ШИРЛИ (из темноты). Мама!
НАТАША. Ничего, Шурик, я в двух словах.
Да, а где моя белая сумка?
(Ширли молча выходит из темноты с белой сумкой. Садится у ног Наташи на пол)
НАТАША. Это еще в первый год случилось
Попали мы в маленький провинциальный городок. Январь. Тоска страшная,
в доме холодина.
Да, на улице все цветет, грозы, как в мае, а квартира-то не отапливается.
Дальше - хуже. Денег нет, язык жуткий, мама болеет.
Мы хоть знали, от чего уехали – все это унижение в очередях, злоба, оскорбления,
общество “Память”. А Алешка? Какой у него опыт? Мат. школа, кружок шахматный. В Пушкинский музей ходил – клуб любителей искусств. Но, ничего, живем.
Я на курсы врачебные устроилась, по вечерам - сиделкой в больнице, Сергей работать
начал. И Алешка, вроде ничего, только все молчит.
И вот однажды утром я вхожу в детскую
(Ширли закрывает уши руками)
а Алеша на полу лежит, а на губах пена. Отравился. Мамиными таблетками.
(Начинает плакать, но тут же прекращает)
Откачали его очень быстро. Там такие лекарства, уму непостижимо! Язвенники
таблетку глотают и соленым огурцом закусывают!
Ну, вот, а я из рыжей стала блондинкой. Как в индийском кино.
(Ширли открывает уши.
Тишина. Слышно, как всхлипывает Анастасия)
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Бедные вы мои девочки.
Каждое поколение родителей мечтает принять все на свои плечи и обеспечить детям счастливое будущее, но, кажется, еще никому это не удалось.
Наташа, а ты все так же в реанимации работаешь? Говорят, врачам нужно многое пересдавать?
НАТАША. О, это отдельная история! Три года вычеркнуты из жизни! Все выучила сначала.
Мне кажется, я с таким же успехом могла сдать какую-нибудь механику или сопромат.
Но интересно! Все данные от 96-го года, да и то обновляются беспрерывно. Начинаешь себя уважать. Вроде, та же больница, а разница в сто лет!
Правда, местного уровня не удается достичь. Там врачи к сорока годам перестают ночами
дежурить или совсем на частную практику переходят, а я за те же деньги сутками из отделения не вылезаю. Так и помру в своей реанимации.
АНАСТАСИЯ. А хирургия?
НАТАША. А что, хирургия! Приборы прекрасные, а руки есть руки. У тебя бы получилось.
АНАСТАСИЯ. Боже упаси!

(Проходит МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ.)
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Лена , а где Бакст? А вот он. (Уходит)
НАТАША. Господи, как поздно уже…
.Все! Если мы сейчас не пойдем спать, я вам еще что-нибудь расскажу!

(Елена Андреевна молча целует Наташу, потом Ширли, потом Анастасию.
уходит.)
НАТАША(тихо бренчит на гитаре, напевает):
Только память нетленна.
Моря серая пена.
И ветра глоток…

АНАСТАСИЯ. Ты знаешь, я Петьку на завтра пригласила. Только он вряд ли приедет.
Никто ему не нужен, ни ты, ни я, ни дети.
НАТАША. Мне трудно привыкнуть, я вас обоих любила.
АНАСТАСИЯ. Наверное, я тоже виновата – работала много, в отпуск одна ездила, на конференции.
Но он не возражал. Занимался своей музыкой, уроки давал. И с девчонками возился лучше любой матери.
А оказалось, он был “страшно одинок”, оказалось, он “устал без любви”! Двадцать лет прожил и устал! Теперь отдыхает.
И хоть бы что-нибудь умное придумал. А то женился на женщине с тремя детьми!
Учительница младших классов! Ты такое слышала когда-нибудь?
НАТАША. Как он выглядит? Постарел?
АНАСТАСИЯ. Постарел. Инфаркт перенес.
Я только на следующий день узнала. Больница еще какая-то облезлая оказалась, на самой окраине.
Пока доехала, пока нашла эту кардиологию. Вхожу в палату, а там… жена сидит!

Тоска. Я иногда думаю, зачем мы живем? Вот мать – не спит ночами, мучается,
пишет свою книгу. А кто ее будет читать? Даже я - с трудом. И не потому, что
неталантливо, просто НЕ НУЖНО. Время триллеров и мексиканских сериалов.
Ты думаешь, я осуждаю? Да я Санту-Барбару второй год смотрю!
Ну, что ты смеешься? (Сама смеется) Там же не мужики, а выставочные экземпляры!
А теперь вокруг посмотри! Или бандиты, или лодыри!
И, главное, работы полно, а никого не заставишь! Все на бизнесе помешались, а бизнес
по-российски - это в одном месте стянуть, а в другом продать или, еще лучше, пропить!
А ты думаешь, я лучше? Я научную литературу пятый год не читаю, лечу, как Бог пошлет.

( Анастасия подходит к окну). -
АНАСТАСИЯ. Нет, ты только посмотри! У меня уже нет сил! Просто нет сил!
НАТАША. Что? Что случилось?
АНАСТАСИЯ. Рабочие Борискина весь мусор свалили на нашу сторону! Как я все это буду вывозить?!
НАТАША. Почему ты?
АНАСТАСИЯ. А кто? Мика?
НАТАША. Нет, почему не Борискин? Что, нельзя его заставить?
АНАСТАСИЯ (плачет). Что я могу сделать? В газету написать? Он прекрасно знает, что
мы не можем с ним бороться.
НАТАША. Настасья, милая, да черт с ним! У меня куча денег. Завтра мы наймем рабочих в городе и все уберем!
Одно мое дежурство – и Борискина как не бывало. Вместе с его мусором!

ТРЕТЬЯ КАРТИНА

Наташа и Ширли лежат на широкой кровати в маленькой комнате на втором этаже.
В окне – луна. Виден край свисающих обоев, очень много книг. На стене - старые
фотографии, большие деревянные часы.
Кровать скрипит и качается.

НАТАША. Смотри, какая ночь. Березы в окне. И холодом тянет, хоть и жара. Запоминай,
у нас таких ночей не бывает.
ШИРЛИ. У нас комаров меньше.
НАТАША. Ой, молчи уж!
(несколько минут молчат)
ШИРЛИ. Мам, а я с мальчиком соседским познакомилась. Зовут интересно – Костя.
НАТАША. Барак, конечно, лучше было бы.
ШИРЛИ. Опять!
НАТАША. Да нет, я очень довольна, пообщаешься с ровесником,
а то висишь на мне, как ручка от зонтика.
ШИРЛИ. Он большой, уже в институт поступил.
НАТАША. Ты тоже не маленькая. Ему должно быть интересно – такая заграничная девушка!
(Ширли фыркает. Минуту молчат)

ШИРЛИ. Мам. А кто такой Арсений?
НАТАША (садится). Шурик, с тобой не соскучишься! Что вдруг Арсений?
ШИРЛИ. Так. Тетя Нюша сказала, что он звонил, а ты такая стала, ну…кфуа
НАТАША. Замороженная. А ты ничего формулируешь, еще бы на русском языке!
ШИРЛИ. Ладно, ладно, рассказывай.
НАТАША. Был такой человек. Очень талантливый. Только этого никто не понимал.
ШИРЛИ. Кроме тебя?
НАТАША. Мырля, получишь! А ты, кстати, его не помнишь?
ШИРЛИ. Помню что-то. А, да! У нас в книжном шкафу стоит. Еще портрет такой… пожилой.
НАТАША. Ой, Мырля, да это же Тарковский! Кстати очень хороший поэт, могла бы и знать!
А это был совсем другой Арсений. Правда, знаешь, тоже поэт.
ШИРЛИ. Мам, а не поэты здесь бывают?
НАТАША. Бывают. Вот тетя Анастасия, например.
ШИРЛИ. Ну, слава Богу! Ладно, давай дальше.
НАТАША. Это трудно рассказать. Вот представь – зима. Ты зиму помнишь?
ШИРЛИ. Так, слегка. У меня санки были.
НАТАША. Ну, вот, зима. Мне сто лет, Ну, может быть, не сто, а тридцать, но почти сто, понимаешь?
Я тащу тебя на санках, в другой руке – Алешка. И сумка с продуктами, кефир там
всякий, творог…
ШИРЛИ. Понимаю. Дальше давай
НАТАША. Понимаешь – ты, Алешка и сумка – три. А руки – две. И вдруг подходит какой-то
верзила и берет сумку. Я первое, что увидела – длинный очень. Особенно по сравнению со мной.
ШИРЛИ. Да, уж
НАТАША. Молчи, мартышка, в зеркало чаще смотреться надо.
Ну, вот, а потом в лицо ему заглянула. А у него физиономия, как у Алешки, Двадцать лет!
Представляешь, ему двадцать лет было!
ШИРЛИ. Ну и что?
НАТАША. Ну и ничего. Донес сумку до квартиры, а назавтра опять пришел. И опять.
Так и стал за нами ходить – в булочную, на рынок. И стихи свои читает. Я иду, как
королева, а он тащит сумки и тебя впридачу.
ШИРЛИ. А что, так часто надо было в магазин ходить?
НАТАША. Ой, да ну тебя!
ШИРЛИ. Ну, хорошо, хорошо, а дальше?
НАТАША. А дальше – ничего. Ходит и ходит. На работу меня провожает – чтобы не поскользнулась и в трамвае не затолкали! Тапочки подает, пальто.
Один раз в очереди за билетами вместо меня три часа отстоял. Я веселилась ужасно.
Так мне это забавно казалось.
ШИРЛИ. А папа?
НАТАША. А папа сердился, конечно. Ты, говорит, мать двоих детей, а ведешь себя, как в детском саду!
ШИРЛИ. А потом?
НАТАША. А потом Иринка говорит, наша соседка
ШИРЛИ. Ленькина мама?
НАТАША. Это сейчас она – Ленькина мама, а тогда ей самой лет 16-ть было, но в общем взрослая уже девица. Вот она и говорит: “Тетя Наташа, он в вас влюбился!”
А я еще подумала: – Ну и дуреха эта Иринка, хоть и большая. Ему двадцать лет, а у меня Алешка, ты, папа, бабушка больная и пять лет работы в реанимации!
ШИРЛИ. Мам, я догадалась! Песня про Золушку - это про него!
НАТАША. Не знаю, малыш. Песня всегда про кого-то и ни про кого одновременно.
ШИРЛИ. Ну, давай, пой!
НАТАША. С ума сошла! Всех перебудим.
ШИРЛИ. Ты тихо-тихо. Ну, давай вместе
(Поют шепотом нараспев):
Как во поле-полюшке
Заблудилась Золушка.
В чистом поле, да не в полночь,
А на самой зорюшке.

Аль не в том краю жила,
Аль не той тропою шла,
Аль не той воды напилась
У дороги, у села.

Не теряла башмачка.
Отдана за лесника.
Да нечайно повстречала
Королевского сынка.

Али кто его позвал,
Али кто наколдовал.
До сырой земли клонился,
Темны руки целовал.

Ты постой-ка, молодец,
Малы дети, стар отец.
Мне и в поле нету воли,
Мне не надо во дворец!

И рука твоя тонка,
И поклажа велика.
Ты ищи косы девичьей,
А не бабьего платка…

Ни кареты, ни коней…

НАТАША. Все! Веселенький вечерок получился.

ШИРЛИ. Мам, а ты его любила?
НАТАША. Нет, наверное. Не принимала всерьез. А стихи он писал самые настоящие, даже трудно поверить. Как будто диктовал кто-то. И еще лицо у него было очень выразительное
_сразу похож и на Блока, и на Пастернака.
(Задумчиво) Ты портрет Блока помнишь?
ШИРЛИ. Не очень.
НАТАША. А Пастернака?
ШИРЛИ. Так, приблизительно
НАТАША. Ну, вот. На обоих сразу.
ШИРЛИ. Ага. Ну и что потом?
НАТАША. А потом он говорит: “Все. Я на тебе женюсь. И Сашу усыновлю” Это тебя, значит.
ШИРЛИ. Класс! А Алешку?
НАТАША. Ты еще скажи – папу и бабушку. Я и смеялась, и сердилась. Так получалось, что я все время его ругала и воспитывала, как будто мне своих детей мало. Он даже стихи про это написал. Читать?
ШИРЛИ. Читай
НАТАША. Ты сказала: - Не вини весь свет.
Там, где боль твоя, там виноватых нет.
Невиновна память, невиновна жизнь.
Не умеешь падать – крепче держись.
Коль боишься смерти - дома сиди,
А в этой круговерти ранних седин,
В этом маскараде, на ярмарке слов
Надо жить не ради, а просто назло!

ШИРЛИ. Здорово.
НАТАША. Понимаешь, это была какая-то другая жизнь. Не больница, не компьютеры.
(дальше говорит оживляясь и не слыша Ширли)
Вот у него друзья были, Юля и Юлик, они журнал издавали. Вокруг тоска, очереди,
карточки вводят, а они - журнал. И переживают, ссорятся до слез. Ты не думай, они
взрослые были, сын – такой, как Алешка…
ШИРЛИ. Тоже Юлик?
НАТАША. Что? А, нет, не Юлик, Андрюша…а казалось, они только вчера поженились,
казалось, он все пишет только для нее.
ШИРЛИ. А Арсений?
НАТАША. А Арсений рвался между ними, мной, стихами и всей прочей жизнью.
И я не могла его прогнать. Понимаешь?
ШИРЛИ. Понимаю
НАТАША. Везет тебе. Я до сих пор понять не могу.

ШИРЛИ. А потом?
НАТАША. А потом я говорю: “ Мы уезжаем в Израиль”
ШИРЛИ. А он огорчился?
НАТАША. Нет, он обрадовался. Он и сам устал.
ШИРЛИ. А сейчас?
НАТАША. Что сейчас?
ШИРЛИ. Где он сейчас?
НАТАША. Здесь. Работает журналистом. Говорят, объехал все войны – и Афганистан,
и Югославию.
Впрочем, откуда мне знать.
ШИРЛИ. Ты должна ему позвонить!
НАТАША. Не болтай глупости. Ничего я не должна. А тем более он не должен со мной встречаться.
Ты знаешь, что такое для женщины десять лет?
ШИРЛИ. Глупости. Ты прекрасно выглядишь. Вон и Елена Андреевна сказала. И совсем
не это главное!
НАТАША. Шурка, уймись. Ты, конечно, знаешь, что главное.
ШИРЛИ. Хорошо! Тогда я ему сама позвоню. (Достает из кармана записку)
НАТАША. И что ты скажешь?
ШИРЛИ (тихо). Скажу: Здравствуйте. Это я. Саша. Помните, вы хотели меня усыновить.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

Та же терраса. Видно крыльцо, часть заросшего травой сада.
На террасе: Генриетта Яковлевна и Елена Андреевна сидят у стола, Анастасия читает газету, Наташа разбирает цветы и расставляет в вазы, Ширли что-то рисует, Лика лежит на кушетке, задрав ноги на перила, Маша разговаривает по сотовому телефону.

МАША. Да, Евгений Борисович, завтра в восемь. Да, все подписали. Нет, нет, я сама
переведу. Машину? Я думаю, к одиннадцати… (Уходит ).

ЛИКА. Да, мама, забыла тебе рассказать. У меня опять голова кружилась все утро! И вот тут так болит (показывает на голову, потом на живот). И вообще, как-то плохо.
АНАСТАСИЯ (не отрываясь от газеты). Ничего. Скоро пройдет.
ЛИКА (садится). Нет, это с ума можно сойти! Что пройдет? Я говорю, мне плохо, а ты даже не смотришь!
АНАСТАСИЯ (не отрываясь от газеты). Почему, я смотрю. Это называется – ипохондрия. Рекомендуется обедать регулярно и не читать по ночам.
ЛИКА. Нет, ты врач или кто?! Я уже несколько недель тебе говорю, у меня голова болит! И живот.
Иногда даже трудно заниматься. При чем здесь обедать! Что не бывает каких-нибудь настоящих болезней с такими симптомами?
АНАСТАСИЯ (поднимает голову от газеты). В твоем возрасте? Нет, почему, бывает.
ЛИКА. Ну вот! А что бывает?
АНАСТАСИЯ. Ну, например, глисты.
ЛИКА. О-о!
НАТАША. Ну-ка иди сюда, мученица. Где у тебя болит?
ЛИКА (с увлечением). Вот здесь. И голова. И даже шея иногда. И вот тут колет (берется за левый бок). Может, печень?
ЩИРЛИ (шепотом). Печень с другой стороны.
НАТАША. Отлично! По-арабски называется “куло буже” - все болит. Очень хороший симптом - можно не лечить. Особенно, если долго болит. А если кричишь, вообще прекрасно!
ШИРЛИ. Вот-вот, слушай, они, врачи, все такие!
НАТАША. Нет, серьезно. А вот если человек лежит тихо-тихо и на одну точку указывает, тогда надо торопиться!
Кстати, твоя мать прекрасный диагност. Больные ее боготворят.
ЛИКА. Конечно, что им, они же с ней только под наркозом общаются!
Ой, забыла! Сейчас начинается!
НАТАША. Господи, что начинается?
ЛИКА. Гусарская баллада! Шура, ты смотрела?
(Ширли отрицательно мотает головой)
Любимый фильм моего детства! Бежим скорее! (убегают)
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. По-моему, это любимый фильм моего детства.
АНАСТАСИЯ. Нет, ну ты видишь! 19-ть лет, а жалоб, как у старушки!
НАТАША. Дурочка, она же просто хочет твоего внимания! Я до сих пор люблю маме жаловаться.
Пойдем опять за цветами, а? Никак насобираться не могу! У нас даже дети никогда не рвут – засуха.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Вот видите, Наташа, вы уже говорите “у нас”. Вы теперь везде своя!
НАТАША. Я теперь везде чужая.

(Спускаются в сад. Анастасия уходит. Навстречу к крыльцу подходит Костя и останавливается, не решаясь войти.)
НАТАША. Здравствуйте! Этого молодого человека зовут Костя!
КОСТЯ. Вы меня узнали, надо же! Бабушка сказала, что вы меня узнаете, а я не поверил. Бабушка говорит, вы раньше часто к Елене Андреевне приезжали, и я вас видел, а я не помню.

(Наташа растерянно молчит)

ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА.(свешиваясь с перил). Костя, вы смотрели Гусарскую балладу?
КОСТЯ. Да-а, давно когда-то.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. А теперь представьте, что это любимый фильм вашего детства и быстро проходите в комнату. (Костя уходит в том же направлении, что и Лика с Ширли).
НАТАША. Милый мальчик. Я совсем его не помню. Впрочем, ему было лет семь-восемь.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. (Встает). Наши давние соседи. Мы с его бабушкой лет шестьдесят назад учились курить вон там, за сараем, а наши мамы варили варенье на террасе и ничего не подозревали!
Они с мужем зайдут сегодня вечером. Ну, я на кухню.
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Да-да, Леночка, не успеем,
НАТАША. Я помогу.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Ни в коем случае! Там и не повернуться втроем. Я отдыхать люблю в компании, а работать только одна! (Елена Андреевна и Генриетта Яковлевна уходят.)

НАТАША. Господи, ты! Откуда ты взялся?
АРСЕНИЙ (смеется). На электричке приехал.

АРСЕНИЙ. Жара страшная! Ты не возражаешь, я носки сниму?
НАТАША. Нет, конечно.
(Арсений одной рукой стягивает носки, засовывает в сумку)

НАТАША. Ты изменился. Такой стал…толстый.
АРСЕНИЙ. Толстый?
НАТАША. Нет, не толстый, конечно, … Взрослый.
Я глупости говорю, да?
Ой, вот кто изменился! (кричит) Шура!

(Из комнаты выходит Ширли, за ней вскоре появляется Костя)

НАТАША. Вот, смотри, это Шура. А это – Костя, наш старый знакомый.
АРСЕНИЙ (протягивает руку Косте, почти не замечая его, смотрит на Ширли, улыбается)
Совершенно не изменилась! Глаза такие же круглые.
НАТАША. Все-таки подросла.
АРСЕНИЙ. Да, конечно,… но не очень.

(Все смеются. Минуту молчат)

НАТАША. Слушайте, давайте рванем куда-нибудь. В парк, например. Или в кафе.
Костя, есть тут какое-нибудь кафе?
(Костя растерянно разводит руками)
АРСЕНИЙ. Там у станции ресторанчик симпатичный, открыли недавно.
И от новых русских есть польза!

НАТАША. Отлично!
КОСТЯ (тихо). Тетя Наташа, я как-то не к месту. И потом (невольно ощупывает карман)…
я совершенно есть не могу в такую жару!
НАТАША (тоже тихо). Костя, вы даже не представляете, насколько вы к месту! И все остальное - глупости. Вы закончите институт и пригласите нас с Ширли в ресторан. Договорились?
(Обращаясь ко всем) Братцы, кадима!
ШИРЛИ (смеясь). Это она говорит “Вперед”.

(Уходят)
На террасу выходят Маша и Лика.

ЛИКА. Где все?
МАША. Гулять пошли.
ЛИКА. Маш, ты как думаешь, папа приедет?
МАША. Не знаю.
ЛИКА. Маш, а я маме не говорила ничего.
МАША. Ну и балда. Должна же она узнать когда-нибудь.
ЛИКА. Может, папа сам скажет.
МАША. Я в твоем возрасте сама принимала решения и сама за них отвечала.
ЛИКА. Да, я знаю, ты молодец. (Молчат)
ЛИКА. Может, Лене поможем?
МАША. Меня увольте! (ложится на кушетку). Я по 15 часов в день работаю. А где мать?
ЛИКА. С Борискиным ругается. Отсюда слышно.

(голос Анастасии: – Да, именно так я и считаю! – поднимается на террасу, садится в кресло, обмахивается газетой)

МАША. Ну, что?
АНАСТАСИЯ. Все то же. Его не пробьешь. Знаешь, что он еще сказал? – “ Соседи должны жить в согласии, а то случаются …всякие несчастья…”
ЛИКА. Вот гад!
МАША. Надо что-то другое придумать. Чем он занимается?
АНАСТАСИЯ. Кто же это знает! Кажется, торговлей топливом.
Ну, (к Лике) пошли к Лене.

(Уходят, Маша остается лежать)

ЧЕТВЕРТАЯ КАРТИНА

АРСЕНИЙ. Так. Здесь есть замечательное блюдо – котлета по-киевски, Наташа, ты еще
помнишь?
(к Косте) Молодой человек, ты как?
КОСТЯ. Нет, нет, спасибо, я совершенно есть не хочу, такая жара!
АРСЕНИЙ. Мужчина не может не хотеть котлету по-киевски.
ШИРЛИ. А я могу. Я не мужчина и я не люблю котлет.
АРСЕНИЙ. Тебе мы закажем блинчики в шоколаде.
Наташа, ты?
НАТАША. Я как-то не знаю, может быть попозже.
(поворачивается к официантке, говорит быстро, привычно)
Бишвили, взкаша, рак несс им халав кар.
(Все замирают в недоумении, Ширли хохочет)
ШИРЛИ (к официантке). Это она просит кофе с холодным молоком.
НАТАША. Да, да, извините, пожалуйста.
(к Арсению) Как-то вдруг забыла, что можно на русском заказать.
АРСЕНИЙ. Значит, решили: котлеты – два раза (указывает на себя и на Костю), блинчики –
два раза (на Ширли и на себя), кофе и клюквенный морс на всех.
(К Ширли) - Годится?
(Ширли кивает важно)

НАТАША. Ну, хорошо, давай рассказывай, как ты. Говорят, ты был в Афганистане, в Чечне?
АРСЕНИЙ. Я и в Судане был (смеется)
Знаешь, Саша, главное в жизни – это путешествовать. И всегда идти вперед.
Меня еще твоя мама учила.
Кстати, как тебя там зовут? Я не слышал в Израиле имени Саша. Что-нибудь местное,
Эстер, Эсфирь?
(Ширли фыркает)
НАТАША. Ее зовут Ширли, Эстер слишком ветхозаветное, как Феодосия.
А… когда ты был в Израиле?
АРСЕНИЙ. Последний раз два года назад.
НАТАША. А почему же… Ты не смог мне позвонить?
АРСЕНИЙ. Работа – это такая суета!
Да! Ты знаешь, я взял интервью у Ясера Арафата!
НАТАША. Тебе так важно было с ним поговорить?
АРСЕНИЙ. Поговорить? Да я не выходя из дома могу написать все, что он скажет! Тут важен сам факт.
ШИРЛИ (невинно). А у Хусейна вы не брали интервью?
АРСЕНИЙ. У Хусейна нет еще. Посмотрим. В принципе, я исламом занимаюсь.
КОСТЯ. А в Европе вы были?
АРСЕНИЙ. Конечно. Знаешь по Европе хорошо тремпом ездить. Главное, до Бреста добраться,
а там выходишь на трассу, поднимаешь руку и - вперед. Я так в прошлый раз всю Германию
проехал, Бельгию, Австрию…
ШИРЛИ. А мы с мамой только в Испании были, и то одну неделю.
АРСЕНИЙ. Саша, никогда не надо путешествовать с мамой.
НАТАША. Ну, да, она выходит на трассу, поднимает руку…
Очень здорово, а главное безопасно!
АРСЕНИЙ. Нет, не одна, конечно. Надо ехать с приятелем (с сомнением смотрит на Костю).
КОСТЯ. Я как раз хотел спросить, сколько нужно денег, приблизительно, чтобы проехать
вот так, тремпом? Сто двадцать долларов хватит?
АРСЕНИЙ. Тремпом – это недорого. Правда, деньги всегда можно потратить. Я в Париже истратил три тысячи. С одной женщиной. Но, в общем, долларов четыреста может хватить.

КОСТЯ (про себя). Можно скопить за год
ШИРЛИ. Точно, можно, я считала!
НАТАША. Ну, ладно. Расскажи еще что-нибудь. Как твои Юлики?
АРСЕНИЙ. Ничего. Они развелись.
НАТАША. Развелись? Почему развелись? Что-то случилось?
АРСЕНИЙ. Да, ничего не случилось. Просто развелись и все.
НАТАША. А кто был… инициатором?
АРСЕНИЙ. Юлик. Он сейчас с совсем молодой девчонкой живет, лет восемнадцати.
ШИРЛИ (смеется). Восемнадцати? А сколько их сыну?
АРСЕНИЙ. Двадцать.
ШИРЛИ. Класс!
НАТАША. Как все просто. И как не ново.
Ну, а ты как? Ты не женат?
АРСЕНИЙ. Не совсем.
НАТАША. И детей… у тебя не было?
АРСЕНИЙ. Нет, как-то не пришлось. Да и какие дети могут вырасти в такое время!
ШИРЛИ. Да, уж!
АРСЕНИЙ. О, сейчас будете смеяться! Ты помнишь Витю Тишенко? Худенький такой, он у нас за поэзию отвечал
НАТАША. Да! Конечно, помню!
АРСЕНИЙ. У него две дочки в один день родились! От двух разных мам!
НАТАША. Да, жутко смешно. Просто умереть можно.
АРСЕНИЙ. Так вот про тремп. Лучше всего ездить по Германии. Немцы такие толстые, добрые, пиво любят. Они просто своим долгом считают тебя посадить и везти, куда тебе нужно.
В Испании не так. В Испании я в самую жару стою на трассе, без денег – и ничего! А у
меня еще температура поднялась. Ну, думаю, все. Сейчас умру. Тут один останавливается…
КОСТЯ. Арсений, извините, пожалуйста. Вот вы в Югославии были. Действительно, осознаешь, что ты на войне или изнутри это невозможно понять?
АРСЕНИЙ. Почему же невозможно, когда от тебя в трех метрах снаряд взрывается и горелым человеческим мясом пахнет.
Человек должен видеть смерть и привыкнуть к ней. Так ведь, Наташа?
НАТАША. Даже не знаю. Мне обычно некогда за смертью наблюдать.
А привыкнуть? Привыкнуть я до сих пор не могу. Ни привыкнуть, ни примириться.

Арсений, ты извини, нам, наверное, пора возвращаться. Сбежали – никому не сказали. Неудобно.
АРСЕНИЙ. Да, да, конечно. (Зовет официантку) Счет, пожалуйста!

(Официантка приносит исписанный листок и кладет рядом с Костей. Костя невольно
испуганно заглядывает. Арсений улыбается и переворачивает листок.)
АРСЕНИЙ (к Наташе). Счет ведь так кладут?
Так вот, про Испанию. Там градусов сорок, наверное, было. И никакой тени. Ну, думаю,
надо пешком идти, деваться некуда. И тут останавливается один и говорит: “ Я тебя могу подбросить, но только до поворота”. Ну, проехали мы немного, вижу он на меня как-то странно смотрит. Я ему говорю: “Сэр, я не из этих”. А жара, ну просто асфальт плавится…
НАТАША. Ну, все? Я …плачу?
АРСЕНИЙ (кивает)…. но, думаю, делать нечего, надо выходить…
(Ширли смотрит на Наташу)
НАТАША (к Ширли тихо). Плевать, Малыш. Пол- моего дежурства, да пол- твоей лестницы!.
Кадима!
(Быстро расплачивается, все встают)
НАТАША (к Арсению). Ты нас проводишь? Впрочем, что тут идти! Тебя ждут, наверное.
АРСЕНИЙ. Это не важно. Там во мне заинтересованы гораздо больше, чем я сам.
НАТАША. Ну, все равно, поздно уже. Костя, бежим! (Быстро уходит, за ней Костя)
АРСЕНИЙ (протягивает руку). Саша, привет! Молодец, что позвонила. Думаю, мы еще
встретимся когда-нибудь.
ШИРЛИ. Меня зовут Ширли. И потом… вам неинтересно будет со мной встречаться, я
слишком мало зарабатываю!

( Та же терраса, стол накрыт скатертью, красиво сервирован. За столом сидят Елена Андреевна, Михаил Львович, Генриетта Яковлевна, Анастасия, Лика, Маша, Наташа, Ширли, Костя, еще одна пожилая паря)

КОСТИН ДЕДУШКА. Ну, еще раз за иностранных гостей!
(Все чокаются, разговаривают между собой)

НАТАША (к Ширли). Знаешь, Шурик, есть такое старое и даже банальное правило: не возвращайся на то место, где тебе было хорошо. Кто нарушает старые правила - бывает наказан.
ШИРЛИ. Ну, почему, это было интересно
НАТАША. Ты думаешь?
КОСТИНА БАБУШКА. Наташенька, расскажите еще что-нибудь.
У вас, наверное, свой дом?
НАТАША. Нет, дом – это дороговато для эмигрантов, это не Америка, Но у нас удобная квартира, у каждого своя комната.
КОСТИНА БАБУШКА. И подъезды у вас, наверное, чистые, красивые. А здесь вы видели, что творится!
ШИРЛИ. Да, у нас в подъезде цветы, и вазы такие большие, с дырками! И зеркало во всю стену.
КОСТИНА БАБУШКА. А нашего мэра одни фасады интересуют!
НАТАША. Мэра?
Понимаете, вот эти цветы и вазы – это мы сами покупаем. Скинулись с соседями по 200 долларов. И за уборку подъезда – по 25 долларов в месяц.
Вот Шурка точно знает.
КОСТИН ДЕДУШКА. Да, да, мы разучились работать и за себя отвечать!
Конечно, всем тяжело, особенно пенсионерам. В некотором роде, нас обобрали и
выкинули на обочину жизни.
Но надо же помнить, из какой трагедии выходит Россия! Мы отринули коммунизм, как жестокую кошмарную утопию, но при этом хотели бы оставить коммунистическую распределиловку и беззаботность.
Надо быть честными перед собой!
А будущее? Что ж, будущее – за ними! (Указывает на Костю). И оно будет прекрасным, я уверен. Просто не может быть иначе!
МАША (тихо). Ура, ура, ура!
ЛИКА. Папа приехал!

(К крыльцу подходит Петя. Наташа встает, они целуются. Все остальные сидят)

ПЕТЯ. Прекрасно выглядишь! Ну, как ты? Как тебе Москва, узнаешь что-нибудь?
О! Какая взрослая девица! Саша, ты ли это?
ЛИКА. Ее зовут Ширли.
ПЕТЯ. Интересно, похоже на песню.
ШИРЛИ. Ой, откуда вы знаете?
ПЕТЯ. Я очень догадливый. (Лика и Ширли смеются, остальные молчат)
(Наташа смотрит молча, проводит рукой по его плечу)
ПЕТЯ. Постарел?
НАТАША. Ничего, мужчинам это идет.
ПЕТЯ. Как Сергей, что у него с работой?
НАТАША. Ничего, привык, наконец. Все хорошо.
ПЕТЯ. Знаешь, а я тоже уезжаю. В Америку. Получил приглашение в оркестр.
Уже документы оформляю.
АНАСТАСИЯ. Это что-то новое. Девчонки, вы слышите? Теперь у вас будут
родственники в Америке! Очень модно по нашим временам.
ПЕТЯ. А ты разве…(Смотрит на Лику. Лика делает беспомощное лицо)
Видишь ли, по контракту я имею право взять с собой детей. Даже совершеннолетних.
Я уже давно предложил девочкам. Но Маша отказывается. Пока. А Лика согласна.
АНАСТАСИЯ. Лика?
ЛИКА. Мам, ну интересно же! Поучусь чему-нибудь новому. А то все французская
литература!
ПЕТЯ. Это реальная возможность получить гражданство. Кто знает, что тут еще случится,
ты же видишь, пока все хуже и хуже. Она и Маше сможет помочь.
МАША. Да уж!
АНАСТАСИЯ. А где она будет жить?
ПЕТЯ. Первое время со мной
АНАСТАСИЯ. С твоей семьей?
ЛИКА. Мамочка, но это только вначале! А потом я в университет переберусь, там никто
дома не живет. Английский, наконец, подтяну. Ты же сама говорила!
АНАСТАСИЯ. Да, конечно.
ЛИКА. Ты не думай, я же не насовсем. Поучусь и обратно приеду!
АНАСТАСИЯ. Да, конечно.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Нюша, она не вернется!

КОСТИНА БАБУШКА. Так поздно уже! Даже и не заметили.
Спасибо всем большое.

ПЕТЯ. Я тоже, пожалуй, двинусь. Еще больше двух часов ехать.
(Целует Наташу, Лику, всем машет рукой, почти убегает)

Г. Я. Лена, мы же Шендеровича собирались смотреть! Сейчас начнется.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА.(рассеянно). Да, да.
НАТАША (к Ширли). Это такой политический комментатор, сатирик.
ШИРЛИ. Он что, еврей?
НАТАША. Шурка, ты прямо как наша бабушка! Какое это имеет значение?
ШИРЛИ. Нет, я просто так спросила. У нас в школе девочка есть с такой фамилией.

МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Лена, Лена! Там Бакст… Бакст у забора…

МАША. Это Борискин! Сволочь! Нет, я больше терпеть не могу!
(Хватает сотовый телефон. )
МАША. Евгений Борисович, добрый вечер! Да, прямо с дачи. Извините, что беспокою
в выходной день. Совершенно частное дело.
(Дальше слышны обрывки разговора)
– Да, Борискин… Семен Игнатьевич… торговля топливом… Спасибо большое…
Да, да, завтра в восемь… Конечно, все перевела. С Оксфордским произношением!
Спокойной ночи… И вам также

МАША. Все! Как же я раньше не подумала!
(ко всем) Скоро ваш Борискин нам землю дарить начнет!
(К Михаилу Львовичу, неожиданно ласково). Дедуля, Бакст… он ведь старый был, ленивый.
Я тебе такого котенка достану… голубого!
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Да, милая, конечно. Это так, привычка…
(По телевизору играет веселая музыка)
Ты знаешь, Наташа, у меня в Израиле кузина живет. Милейшая женщина. Мы с ней еще
в детстве…

(Слышен отдаленный стук, лай собаки)

ЛИКА. Что это Шарик проснулся?
МАША. Есть хочет!
НАТАША. Вы думаете, это легко – без чувства насыщения?
Шурка, ну-ка сбегай, проверь.
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. А потом мы встретились в войну, в Ташкенте. Я в командировке был, почти как у Симонова…

ШИРЛИ. Все нормально. Мам, у меня там окно не закрывается, пойди на минутку…
(шепотом) Мам, ты только не пугайся, но там тетя Нюша… лежит как-то странно…
и Шарик воет…

ШЕСТАЯ КАРТИНА

Маленькая плохо освещенная спальня Анастасии. Старинное зеркало. Железная кровать
с плетеными спинками и шарами.
Анастасия лежит на кровати, на полу валяется стакан. Воет собака.

НАТАША (бросается к кровати, щупает пульс, смотрит на коробку из-под лекарств)
Так. Водка и тазепам. Очень умно! Вся Россия травится водкой с тазепамом!
Шурка, мою белую сумку! Быстро!

(Далее во время всего монолога очень быстро открывает сумку, достает шприц, вскрывает,
ампулы, что-то еще делает около Анастасии)
НАТАША. Бестолочь! Тьма Египетская! Тазепамом травиться! А учиться-то зачем!
Литературу читать медицинскую! Это не для нас! Мы себе водку с тазепамом и готово,
помирай без мучений!
Все! Кончилось! Нет больше такой отравы!
(Слышен стон Анастасии)
-Шурка, ведро!
Плюй, плюй давай! Дыши глубже!

(В комнату тихо проходит Маша, застывает в темноте.
Анастасия с трудом садится на кровати. Наташа начинает рыдать)

НАТАША. Настя, дурочка, бедная ты моя!

(Слышен стук в дверь).
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Девочки, что там у вас?

(Наташа выходит на передний план к стоящей там Елене Андреевне)
НАТАША. У Насти что-то голова схватила, мигрень, наверное. Но я ее уже… полечила.
Вы не волнуйтесь, Елена Андреевна, идите отдыхать.
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. Да, да, Наташенька, с тобой я спокойна.
Я, пожалуй, пойду лягу, Что-то устала очень.
(Уходит)

(В глубине комнаты Маша бросается к кровати):
МАША. Мамочка, мамочка, мамочка….

НАТАША (к подошедшей Ширли). Вот тебе и Чехов!

ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Помню, я еще молоденька была …Ну, где же вы?

ААСТАСИЯ. Ну, вот вы и уезжаете. Как быстро время прошло.
(лай собаки)
ЛИКА. Шарик!
МАША. Не волнуйся, он только из моей тарелки ест.
(Все смеются)
АНАСТАСИЯ. Шарик, хорошая моя собака! Вечно они на тебя наговаривают.
НАТАША. Мы еще приедем. Вся дорога – четыре часа! Правда, Шурик?
ШИРЛИ. Может, я с друзьями приеду. Через Европу.
Е. А. Шура, а скажи что-нибудь на иврите. Я все время собираюсь тебя попросить.

ШИРЛИ. А …что сказать? Мам?
НАТАША. Все? Уже забыла свой любимый язык? Ну, скажи тост.
ШИРЛИ. Бэ шана абаа бэ Ерушалаим абнуя!
НАТАША. В следующем году в отстроенном Иерусалиме.
А, что, это мысль!
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА. В следующем году… В следующем году Лика будет Америке, Наташа в Израиле…
А мы? Где будем мы, Мика?

(Входит Костя)
НАТАША. Костя, вы очень кстати! Мы тут обсуждаем встречу в Иерусалиме. Вы как?
КОСТЯ. Я уже думал об этом. Я постараюсь.
Ведь я вам должен… обед в ресторане.
ШИРЛИ. Да, это причина!
НАТАША. Ну, пора, наверное.

(Генриетта Яковлевна встает, почти бегом направляется в соседнюю комнату, включает телевизор.
Звучит вальс Штрауса)
МИХАИЛ ЛЬВОВИЧ. Геня, ты что очередной сериал боишься пропустить?
ГЕНРИЕТТА ЯКОВЛЕВНА. Нет, так просто. Что-то грустно стало.

НАТАША (задумчиво). Музыка играет так весело… И так хочется жить…
Странно, я еще не уехала, а уже хочу в Москву…. В Москву… В Москву…

Подождите! (бежит, приносит книгу). Слушайте! (читает):
О, милые сестры. Жизнь наша еще не кончена! Будем жить.
Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем живем, зачем страдаем…
Если бы знать…. Если бы знать….

(Звучит исполняемая Наташей песня):

Только память нетленна. Моря серая пена.
И ветра глоток.
Моря серая пена. Уходить постепенно
Не умеет никто.
Только поле пустынно. Только слово чужбина.
Огонь на ветру…
Я люблю свою долю. Я пройду этим полем
Свой круг.

А что век мой не прочен, а что берег короче…
Зато память сильна!
А что век мой короче, зато дарены ночи –
На всю жизнь не до сна!
Я пройду над стеною, там где камнем и зноем
Отпечатан мой путь.
Голоса за спиною. Только камнем и зноем
На грудь.

Время лечит и прячет, вновь шальная удача
Обжигает плечо.
Время лечит и прячет. Не жалею, не плачу
Ни о чем. Ни о чем.
А окликнет - открою. Вслед за темной рукою
Отодвину засов.
Позовешь - я не скроюсь. Только дай мне покоя
На пару часов.

КОНЕЦ