22 мая 2004 года

СЧАСТЬЕ И СМЕРТЬ МИХАИЛА СОПИНА          

Миша умер 11 мая в половине одиннадцатого вечера. За несколько дней до этого
сказал:
- Не хотел тебя пугать... 
Помолчал, потом все-таки продолжил:
- Сегодня ночью мне привиделась собственная смерть. Разрытая земля.
- Брось, - сказала я, - это потому что тебе было плохо и думал об этом.
Вспомни, сколько раз ты уже собирался умирать, но обходилось.
Это было правдой, но в последние месяцы тяжелые мысли слишком приближались к
реальности. Однако до последнего момента Миша хотел еще немного пожить. Мы
сходили в стоматологический кабинет и подготовили зубы к протезированию. Залечил
язву желудка. Готовился "довести до ума" сборник "Молитвы времени разлома", как
это уже было сделано с "Обугленными веком". Я купила ему новые кожаные ботинки и
мы говорили, как он будет гулять в них летом - так, как мы это делали в прошлом
году, обсуждая главы нашей совместной работы "Судьба поэта".
Впоследствии врач-кардиолог Виктор Александрович Ухов скажет:
- Я думал, он лето еще проживет, а уж будущую зиму  - вряд ли.
Но до лета он не дожил.
Катастрофа случилась, когда Миша по своей беспечности, удивительной в его
возрасте и при таком наборе болезней, пошел из больничной палаты ночью в
общественный туалет в одной рубахе. Апрельское похолодание сопровождалось ветром
и снегом, снег несло в раскрытое окно туалета... Простуда сразу перешла в
воспаление легких. Это стало началом конца.
Его еще пытались спасти. Лечащий врач Александр Владимирович Дурягин доставал
через руководство больницы дорогостоящие препараты. Две недели я ночевала у него
в двухместной палате, на вторую койку никого не помещали. После мучительной
шестичасовой капельницы начали отекать ноги, но нас уверяли, что после окончания
курса  лечения эти отеки снимут. Я купила ему растягивающиеся шлепанцы (на
"залипах"), чтобы можно было делать изменения по объему ног. Однажды Александр
Владимирович зашел в палату и с удивлением констатировал, что Михаил из кризиса,
кажется, выбрался: такой крепости организма он, похоже, сам не ожидал.
Перед празднованием Дня Победы Дурягин ушел в отпуск. Еще вечером Девятого мая
мы с Михаилом обсуждали электронную почту и стихи с сайта "Стихи.Ру», я
записывала ответы авторам. А десятого утром он позвонил по мобильнику:
- Приезжай, мне плохо.
Дальше были двое суток кошмара. Я снова ночевала у него, заснуть-отключиться
нам удалось только дважды, на час и полтора.
 Никто не мог определить причины тяжелого состояния. Вызывали хирурга,
реаниматора, сделали рентген, проверили язву, сердце, легкие, желудок -
паталогии не обнаружено, все в пределах "возрастной нормы". А между тем боли шли
по нарастающей. Он почти все время стонал или кричал, мне вспоминалось: вот так
же описывалась смерть Блока...
К вечеру 11 мая я пришла к нему с ночевой, но соседнюю койку занимал новый
пациент. Это было для меня некоторой неожиданностью, да и для соседа, надо
думать, присутствие в палате чужой женщины в ночное время составляет некоторые
неудобства. Медсестра Галя сказала, что мне сейчас лучше уйти ("Ему сделали
хороший болеутоляющий укол и теперь будет спать, я дежурю и прослежу"), а придти
надо утром, встретиться с новым лечащим врачом.  
Однако болеутоляющее не подействовало. Боли все усиливались, он просил то
приподнять его, то опустить, то помочь повернуться на бок... Рубашка была
окровавлена от не зажатой вовремя вены; я просила Мишу хоть чуть приподняться на
локтях, чтобы вытащить из-под него кроваво-мокрое, но он уже не мог, а у меня не
было сил. Я гладила его по незакрытым местам тела, ему это нравилось и немного
успокаивало, только просил не касаться области воспаленного солнечного
сплетения. Внезапно я ощутила, что опухшие ноги под моими поглаживаниями
холодеют (не прокачивает сердце!), но ничего ему не сказала. 
Снова пришел хирург и велел везти в хирургический корпус на операцию: надо же
установить причину болей.
*   *   *
Я немало колебалась - стоит ли рассказывать дальнейший эпизод, он
компроментирует порядки в городской больнице, которая сделала для Михаила так
много хорошего. 
Для врачей (в том числе главного) Сопин был не рядовой больной.   Думаю,
главную роль играло внимание властей, которые время от времени по «наводке»
Союза писателей России о нем справлялись. Его почти всегда помещали в
двухместную палату, что для Вологды вообще редкость.  Разрешали ночевать там
мне. Врачи приходили к нему не только как к пациенту – как к интересному
собеседнику. Видели, что он здесь не просто лечится, но работает (всегда был
обложен рукописями). Особенно часто в свободное от работы время заходил лучший
вологодский кардиолог Виктор Александрович Ухов. Помню, как он однажды насмешил
нас, сказав:
- Я, Михаил Николаевич, знаете, как Вас уважаю! У меня первым очень знаменитым
пациентом был Виктор Астафьев, я тогда еще совсем молодым был. А теперь вот Вы.
Вы для меня... прямо как Маяковский.
Маленький черно-белый телевизор Ухова постоянно «дежурил» в Мишиной палате, а
гастроэнтеролог Наталья Михайловна Исаева приносила редкие книги и магнитофонные
записи.
Но вечером 11 мая никого из них здесь не было. Выходной день, вечер... 
Не будь даже безобразных сцен, о которых я напишу ниже – спасти Мишу не удалось
бы. Это уже была агония, она продолжалась вторые сутки. Все-таки больного честно
пытаются спасти, но... до чего неуклюже!
Сцены хорошо характеризуют положение вещей в современной российской медицине. И
как же эта фантасмагория созвучна творчеству Сопина – ну прямо подтверждение его
стихов: 
«Две вечных российских проблемы – 
«Что делать?» и «Кто виноват?». 
Ни четкого плана, ни схемы... 
Россия-Россия, виват!»
Наконец, те, кому дорого творчество Михаила Николаевича, имеют право узнать о
последних минутах его жизни и, я уверена, он этому не воспротивился бы.
*   *   *
Итак, поступает распоряжение везти больного в хирургический корпус, а это в
другом здании, через дорогу. Санитарная машина есть, но пациента еще надо
доставить с пятого этажа вниз. 
Идти сам он не может, а тележка не въезжает в палату. Приносят носилки, но их
некому нести: на отделении только две медсестры да я. Сестра Галя пошла по
палатам, призвала на помощь пациентов-мужчин помоложе (кстати, тоже
пульманологических больных). Они подняли Мишу прямо на окровавленной простыне и
тонком одеяле, положили на прорезиненные носилки (сама знаю, какие они
холодные). Везут по коридору, все это сооружение подскакивает, а я ведь знаю,
что ему каждое неловкое движение больно.  "Куда ставить в лифте?" - "Кладите на
пол". Ну прямо как в военных условиях, когда медсестра тащит раненого по ухабам,
у него ног нет, а она: "Потерпи, миленький..."
Вынесли на улицу, холод и ветер все усиливаются. Стоим на крыльце, а проезд
заняла посторонняя машина, отогнать ее - нет водителя. Я в курточке, человек
закаленный и здоровый - мне и то холодно. А он полуголый. Завернуть полностью в
одно одеяло не удается, захватить второе не догадались. Кричит: "Мне холодно!» Я
сняла курочку, пытаюсь укрыть, но она маленькая, сползает. Впрочем, вряд ли он
тогда оценивал ситуацию адекватно.
Привези в хирургию. Вышел главный хирург, велел раздеть полностью. Посмотрел:
- Для операции нет показаний. Останется на столе. Зачем привезли? - везите
обратно. Разве не видно, что у него хрипы по всем легким? - возвращайте в
пульман, пусть лечат.
Тут даже медсестра Галя возмутилась:
-Зачем издеваетесь? Ведь мы по вашему указанию доставили! Если ваш специалист
не компетентен, могли бы прислать пограмотнее!
Далее повторятся весь этот кошмар в обратном порядке с той разницей, что теперь
Мишины носильные вещи у меня в руках. Куда теперь? - в реанимацию, а такая в
корпусе одна, в кардиологии. Там не принимают:
- У нас только одно свободное место, а вдруг кого с инфарктом привезут?
Я взмолилась:
- Вы только снимите этот ужасный приступ, и мы пойдем к себе на пульман. Куда
такого в палату?
Галя трясет  бумажкой из хирургии с указанием «принять», побежала с кем-то
договариваться...
Вобщем, согласились. Последние Мишины слова были: "Воздуху! Воздуху!" - и: "Ты,
Татьяша, от меня не уходи".
Но я думала, что если ему где-то еще в силах помочь - только здесь. В
реанимацию меня не допустили. Мы шли с Галей обратно, и я спросила, что теперь
будет.
- Дадут сильный наркотик, чтобы снять боли, и этим окончательно посадят сердце.
Я хотела ждать результата в его палате, но там был другой мужчина. Галя
сказала, что уж раз в реанимации взяли, до утра все равно не выпустят, да и в
последующие два-три дня тоже. Лучше мне сейчас уйти и утром позвонить.
Я пришла домой и позвонила Пете в Петербург:
- Сегодня ночью папа, наверное, умрет.
Но он умер не ночью - раньше... Через пять-семь минут после того, как мы
расстались. В это время я еще не покинула стен больницы.
Когда мы на следующий день беседовали с лечащим врачом, я спросила, что же
все-таки могло быть причиной ужасных страданий.
-       Такие боли могут быть по двум причинам: воспаление поджелудочной железы
и спазмы кишечной артерии, она проходит в глубине, не распознается... Когда дали
указание везти в хирургию, хотели исключить именно поджелудочную железу. Но
главный хирург правильно дал отрицательный результат. Значит, остается одно –
спазмы.
И вот это очень похоже на истину. Спазмами он мучился давно, в значительной
мере это идет от нервов. И снова я вспомнила Блока... Не в этом ли так и
невыясненная причина его трехсуточных предсмертных страданий? И у обоих так
много похожего в изношенности нервов...

*   *   *
На похоронах я сказала:
-       У Михаила была тяжелая жизнь, и все-таки он был счастливым человеком.
Мы не раз об этом говорили. Он говорил: "Сколько ребят на Украине погибло от
голода и болезней в тридцатые, а я выжил. Потом – война, бои, бомбы... Сотни
тысяч полегли, а я - жив. Дальше - лагеря. Люди умирали не только от голода,
работы и расстрелов: спивались, уходили в наркоту, вешались... Это продолжалось
с ними и по выходе на свободу. Их целенаправленно уничтожали, физически и
морально, а я все жив. И не просто жив! Успел сказать Слово от имени этого
поколения. Имею семью, замечательных сыновей, издаю стихи, принят в Союз
писателей. Благодаря Интернету меня узнали в мире..." 
-       Он трудно умирал, но был не один. С ним до конца были врачи, и я его не
оставляла. Он не раз просил меня передать благодарность Департаменту культуры и
Союзу писателей, которые хлопотали за него перед руководством больницы.
Памяти Михаила Сопина посвятили страницы крупнейшие вологодские газеты. В одной
из них опубликована статья Михаила Берковича из Ашкелона «Чему учит поэзия?» Но
мне кажется, что это только начало. Его творчество нуждается в серьезном
изучении.

23 апреля 2004 года.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА 
(Окончание).

Мне хочется закончить эти заметки рецензией на книгу «Четвертое измерение»
вологодской учительницы, ныне писателя Ольги Олевской.

Ольга ОЛЕВСКАЯ

«ЧЕТВЕРТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ» ГЛЕБА СОПИНА

СОВСЕМ НЕМНОГО О СМЕРТИ

О необычном хочется и написать необычно, поэтому, прочитав сама, первым делом
я дала яркую, красивую книгу Глеба Сопина "Четвертое измерение" своей хорошей
знакомой - умной 19-летней девушке, ровеснице автора. Решила: мыслит она
нестандартно, круг интересов сходный, музыку слушает такую же, значит,
наверняка выскажет какую-нибудь свежую идею. Любопытно, что заинтересует ее в
первую очередь? Но юная читательница меня разочаровала, вернула книгу со
словами: "Это здорово, но я не могу ее читать, рыдаю над каждой строкой".
- Ты, дорогая, не права, - сказала я. - Эта книга - не памятник на могиле. Она
создана не для того, чтобы читатели утирали слезы. Да и больше слез, чем
пролили его родители, не прольешь. Послушай, что говорят на эту тему мудрые
люди: 
"Глеб не любил печали. Не будем печалиться и мы" (Михаил Николаевич Сопин,
отец Глеба);

"Смерти нет - это всем известно, 
Повторять это стало пресно, 
А что есть - пусть расскажут мне". 
(Анна Ахматова).

И еще я слышала такое: "Не спрашивайте Бога: "За что?", спрашивайте: "Для
чего?". И ищите ответ".
Глеб "ушел", чтобы спустя тринадцать лет вернуться, и мы должны этому
радоваться.

ЛЕГЕНДА «КЛАРЫ»

Чем интересны города в первую очередь? Легендарными местами, связанными с
конкретными людьми. По крайней мере, я так думаю. Что такое Петушки без
Вениамина Ерофеева? Захолустье. А Тамань без Лермонтова? Местечко на любителя,
честно говоря.
Чем больше город, тем больше легендарных мест. Двор на Большом Каретном скучен
и пуст, бронированные двери подъездов и единственное дерево не располагают к
поэтическому вдохновению. Но над ним витают легенды. В нем частичка души
Высоцкого и его друзей. Поэтому кто про него не знает?
Я рада, что Глеб Сопин принес нам легенду "Клары", улицы имени Клары Цеткин,
одушевил ее, расцветил, населил веселыми героями, один из которых он сам.
"Клара" - это "наши желтые дома, и больница, и лавочка", "двор между двумя
желтыми домами - № 31 и 35".
"Мимо мастерских, мимо колонки, дальше - через проход мимо сараюшек, зайду в
третий подъезд, поднимусь на второй этаж и позвоню в 7-ю квартиру". "Счастье на
"Кларе" - "это когда у нас дома горит "маленький свет", дверь на кухню
приоткрыта, и там химичит мама. Папа сидит на зеленом стуле, между круглым
столом и пианино, поджав ноги, и смотрит телевизор. А мы с Петькой сидим за
круглым столом…" Или: "На улице темно и снежно. Представь, что ты стоишь между
вторым и третьим подъездами 31-го дома, и палочкой чертишь иероглифы на снегу…"
Но настоящая "Клара" не благостна и не тиха, а "блажнорота", потому что
представлена многочисленными персоналиями: Гоша-качок, Чанай, Лап-меломан,
Бизон оголтелый и многие другие. Эта "Клара" слушает Шевчука и Гребенщикова,
читает книги, ходит на тренировки. И самое уникальное для обычного, хоть и
дружного двора - она знает про триунэсов. Конечно, она классная, эта "младшая
Клара", хотя и "кривоногая", "волосатая, длинноногая", "коротколапая, толстая,
тощая, рогатая". И теперь я всегда буду вспоминать ее, проходя по улице
Благовещенской в районе школы № 10. Для меня она навсегда теперь - "Клара".

ТРИУНЭСЫ

 "Блажен, кто смолоду был молод", а кто сохранил в себе частицу своего
молодого задора до старости - блаженнее втрое. Впрочем, об этом Н.В. Гоголь
давно уже все сказал. Но как здорово быть, наверное, Милном и придумать
Винни-Пуха или Линдгрен и привести в мир Карлсона, или Кэроллом, или Толкиеном,
или… Глебом Сопиным и его братом Петей. Не каждому глазу откроется причудливый
параллельный мир, кем бы он ни был населен: хоббитами, Чеширскими котами или
рыжими Пеппи. Для этого надо обладать особой зоркостью, редкой добротой,
талантом искренности. Триунэсы - тип забавных паучков - весьма шкодливы, "иметь
с ними дело - сплошной кошмар". Они носят простые и веселые имена: Красная и
Желтая Шестеренки, Шарыга, Клеточка, Полосочка, Косая и Прямая Стрелы. Они
докучают остальным жителям планеты Филамбда, но несмотря на бесконечные их
стычки с бельчинцами и собачариками, "в этой стране никто никогда не умирает".
Убийство здесь дикость такая же, как "для нас сейчас, где-нибудь посреди
Москвы, среди белого дня, четвертование или колесование". Книга Глеба Сопина -
это не "Бригада". В приключениях и даже пакостях триунэсов нет и намека на
насилие и жестокость. Здесь царят доброта и юмор.
Читателям от 7 до 17 лет наверняка будут близки десятки комиксов, посвященных
приключениям неугомонных триунэсов, которые пиратствуют на море и несутся на
самолете, улетают на другую планету и без конца проказничают, проказничают,
проказничают, навевая воспоминания о "младшей Кларе". Удивляет упорство, с
каким Глеб работал над этими комиксами. Он сделал более полутора тысяч
рисунков! Мечтал выпустить книгу, и вот она наконец вышла.

"КУРС МОЛОДОГО БОЙЦА"

"Кто не знает тяжести сапог, тот не знает прелести гражданки". Тебе, призывник
2003, 2004, 2005… годов, необходимо познакомиться с суровым опытом младшего
сержанта Глеба Сопина. Кроме собрания бесценного курсантского юмора ("Учи Устав
и будь прилежен, и знай, что дембель неизбежен"), ты увидишь живые картинки
работы и отдыха обычного рядового: "…Распорядок у нас примитивный: подъем,
всякие зарядки, умывания, заправка постелей, везде строем, даже в очко". Бывают
и праздники: "Нашему взводу был наряд на скотоферму… Я …умудрился попасть в
пастухи. И теперь целый день валяюсь с голым пузом… Я один на свободе. Коровы
нажрались и улеглись спать…" "Вчера бегали на "физо" в лес. Но сержантам было
неохота бегать с нами, и они отпустили нас в лес собирать грибы". Конечно, не
обходится без испытаний: "Сегодня, прикинь, бегали со всей амуницией, включая
автоматы, по окрестностям, километров десять, под солнцем".
Настоящий солдат готов поделиться информацией с теми, кто пороха не нюхал,
поэтому так много советов друзьям: "Я не ценил на гражданке то, что ты сейчас
имеешь. Например, поспать после обеда, гулять целый день, сходить на тренировку
и получить свою долю фингалов… Шурик, цени! Пока на свободе!" "Не советую (и
искренне не желаю), чтобы кто-то попался так же, как я". Нет, не все плохо.
"Год прошуршал", и становится легче. И рисунки в письмах к друзьям и родным
уморительно смешны, и возникают светлые мысли о новой жизни на "гражданке":
экзамены в ЛГУ, встречи с любимой девушкой Ленкой. А можно выучиться на
киномеханика и в клубе показывать новые фильмы, а можно жарить в киноаппаратной
оладьи (правда, это строго воспрещается, "но где наша не пропадала!"). И даже
начать учить английский… "А там совсем немного осталось. В общем: "Если в кране
есть вода, на погонах лычки - все остальное ерунда, семечки для птички".
Увы, оказалось - не ерунда. Домой Глеб из армии не вернулся. Наверное,
выполнил задание сполна, как в песне Игоря Талькова о поэтах: 

Они уходят, выполнив заданье,
Их призывают Высшие Миры,
Неведомые нашему сознанью,
По правилам космической игры.

Зато ты, читатель-призывник, запомни: "Дембель неизбежен, как крах
капитализма, как восход солнца, как смерть".

"ДАЕШЬ ЛЮБОВЬ, ДОЛОЙ ВОЙНУ!"

Сочинения и дневники Глеба Сопина я не хочу никак комментировать. Просто
прочитала там свои выстраданные мысли, подумала: "Эх, встретиться бы с этим
мальчиком и поговорить", потом оборвала себя: "Ах, он же…". Потом снова стала
перечитывать особо близкие места:
"Почему я не кусаюсь? Боюсь, это уже моя платформа, мои убеждения".
"Почему люди такие жестокие? Разве не проще жить со всеми в мире, ни с кем не
ссорясь? Неужели кому-то доставляет удовольствие унижать другого? Я не понимаю,
что мешает людям быть добрее…"
"Когда рождается человек, он нежен, слаб, но у него большое будущее. К
старости человек черствеет, и он обречен. Смерть рядом".
"Почему я не кусаюсь? Я понял. Просто я не могу ударить человека. Я не могу
намеренно причинить ему боль, потому что сразу представляю себя на его месте".
"…Но пока бьются несчастные Есенины с толпой и, выигрывая одну ступеньку при
попытке расшевелить эту толпу, проигрывают жизнь. А что начинается потом! Когда
убили - расхваливают на все лады, издают миллионными тиражами. Цитируют где
надо и где не надо. И кто? Да те же, кто вчера, стоя в толпе и боясь, морально
убили его".

ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ

О чем же и о ком эта книга? Для меня, в первую очередь, о Глебе, его родителях
и друзьях, хотя две трети ее рассказывают о приключениях триунэсов, но триунэсы
- это тоже автор. "В своей сказке Глеб и есть Красная Шестеренка", -
подтверждает Татьяна Петровна Сопина, корреспондент нашей газеты, мать Глеба.
Вообще о семье - особый разговор. Только в атмосфере любви, взаимопонимания,
творчества вызревают такие удивительные отношения между родителями и детьми,
какие были в семье Сопиных. Молодым мамам и папам полезно почитать рассказ о
детстве Глеба и его брата, посмотреть фотографии, на которых запечатлены
уличные бои триунэсов, и подумать над тем, как сделать детство своего ребенка
одухотворенным и запоминающимся.

НЕОБЫЧНАЯ СУДЬБА

Эта книга создавалась 13 лет. Через какие тернии пришлось прошагать Татьяне
Петровне, чтобы "Четвертое измерение", наконец, увидело свет, может рассказать
только она сама. Вологда, Пермь, Самара, Москва - вехи этого большого пути.
Издатель, поэт, член Союза писателей Москвы и Союза Российских писателей Э.
Ракитская, которая и помогла осуществить выпуск этой книги, оценила ее так:
"Она является высокохудожественным, оригинальнейшим произведением (вернее,
сборником произведений) очень популярного ныне жанра - комиксов для детей и
подростков. Однако в отличие от других книг этого жанра "Четвертое измерение" -
это русские комиксы, созданные в русской традиции, без всякого влияния
наводнивших наш книжный рынок и зачастую чуждых русскому читателю героев и тем.
Несмотря на то, что основные персонажи Глеба живут на далекой планете, они
имеют русские характеры, легко узнаваемы и вызывают бурю эмоций у читателя…
Книга Глеба Сопина - это россыпи остроумия, кладезь доброты. Она отличается
прекрасным вкусом, с огромным интересом читается и рассматривается не только
детьми, но и взрослыми. Думаю, что распространение этой книги в Вологде имеет
не просто эстетическое, но и воспитательное значение".

*  *   *
    
Но на книжные прилавки в Вологде не пробиться. У «Четвертого измерения» здесь
не было ни одной презентации. Городской отдел культуры и управление образования
заинтересовать не удалось. Единственное, что сделала городская Дума – попросила
очистить кабинет, где лежали книги, потому что новому его хозяину негде вешать
пальто. Теперь основной тираж лежит в обездвиженном фургоне на окраине города
под большим амбарным замком, очень похожим на тот, который в главе «Новые
приключения точечных» доблестные бойцы Машеньки сбивали с двери подземелья,
оснащенного компьютерами, перед тем, как проникнуть в «Засекреченный ход».

11 апреля 2004 года.


ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА

24.

Зоина семья из пяти человек жила в малогабаритной двухкомнатной квартире на
окраине Москвы, эта же квартира служила художнице мастерской. Но здесь было
весело. Мальчишки и собака сплетались в один тесный клубок, тут же пеленки,
пианино, раскладной диван... На этом диване мы потом будем спать с шестилетним
зоиным сыном Колей. И вообще здесь было легко чувствовать себя как дома,
хотелось отвечать на добро добром.

Когда мы с Зоей перешли к делу, она задала  вопрос, который станет для меня
краеугольным на долгие годы:


-       Вам надо сделать как: хорошо или дешево?


-       А нельзя ли, по возможности, совместить?..

Зоя стала расспрашивать  о возможностях моего издательства... Что было ей
сказать? Издательства не было, а мои знания  в этой области равнялись нулю. И
Зоя взяла инициативу на себя.

  
-       Формат книги должен быть такой, - написала она несколько цифр. - А
делать сейчас для детей что-то без цвета нельзя, это никто не купит. Но
полностью переводить в цвет рисунки тоже нереально, это будет совершенно новая
авторская работа.  Давайте сделаем так...

Был назначен срок изготовления обложки, а когда я за ней приехала, Зоя сказала:

- Делать книгу в одном стиле надо всю,  я смогу это выполнить к весне.
Предлагаю девять цветных листов к главам и несколько разноцветных подкладок под
черно-белые рисунки, которые вы раскинете по книге произвольно. Я  сделаю их
намеренно поярче, потому что по  опыту знаю: краску будут экономить,  
потускнеет наполовину. "Экономные" издатели  все портят. Я делаю книги яркими и
радостными, а на прилавки выходит то, что стыдно держать в собственном доме...

 Мы переписывались несколько месяцев, Зоя присылала эскизы и предложения. За
это время игрой вологодских мальчишек увлеклась вся зоина семья. Когда я
приехала в мае за готовой художественной работой, собрав некоторую сумму для
оплаты, Зоя вручила мне  габаритную папку со словами:

-       Мы посоветовались всей семьей и решили не брать с вас денег. Мы
понимаем, что у вас их не много и они вам еще пригодятся. Используйте их, чтобы
мой труд не пропал даром, дайте всем издателям взятки, чтобы не экономили
краски... Работа была мне по душе, я влюбилась в автора. Но  вы должны мне дать
обещание, что доведете дело до конца и эту книгу мне подарите. 

25.

Примерно в то же время в "Комсомольской правде" была опубликована большая
статья Дмитрия Шеварова  о нашей семье. В советское время этого было
достаточно, чтобы привлечь внимание влиятельных людей, но теперь всенародно
признанная газета, изрядно упавшая тиражом, не котировалась, а Диму в редакции
спросили, сколько мы ему за это   заплатили. 

Появлению статьи я обрадовалась,  подумала: на Валерия Васильевича,
воспитанника советской власти, это может произвести впечатление, и есть повод
напомнить о себе уважаемому человеку. Обращаться без повода не смела - считала,
что торопить Судакова неприлично.

Однако с  каждым визитом  казалось, что я приближаюсь к цели. Валерий
Васильевич принимал меня прекрасно, назначал новый срок и я старательно
отмечала эту дату в календаре.  

Через полтора года, зайдя в его кабинет,  увидела, что рукопись и зоино
оформление  в целости и сохранности лежат на тех же самых местах, где обрели
свое первое пристанище,  и, осмелев, спросила, почему их не переправляют в
типографию.

-       Ах да, - сказал он. - Это можно.

Вдвоем мы перенесли папки через дорогу в типографию и они стали "набирать
стаж" на новом месте. 

Из разговора Судакова с начальником типографии я поняла, что сейчас все
мастера  заняты, и предложила свои услуги в качестве компьютерного наборщика.
Однако свободной техники тоже не оказалось. Мы договорились с Судаковым, что я
буду работать в учебном центре, пока дети на каникулах. Но прошли все сроки,
школьники заняли учебные места. И вот однажды во время очередного посещения
типографии женщина-мастер сказала:

-       Хотите знать правду? Если вы действительно заинтересованы сделать
книгу, немедленно отсюда уходите. У нас нет возможности этим заниматься. Заказы
идут один за другим, люди загружены до предела, а в первую очередь с нас
требуют выполнение заказов по методической литературе. Мы не можем даже
отпечатать учебники с готовой версткой... К нам ходит еще один автор, он даже
представил рукопись в компьютерном макете. Но он надеется напрасно.

-       Но я потеряла два года. Если дело  столь безнадежно, почему же Валерий
Васильевич мне не отказал?!

-       А он такой мягкий, интеллигентный человек. Он никому не может
отказать, но ничего не делает для  выполнения обещаний.

"НИКОГДА И НИЧЕГО НЕ ПРОСИТЕ, ГОРДАЯ ЖЕНЩИНА, В ОСОБЕННОСТИ У ТЕХ, КТО СИЛЬНЕЕ
ВАС.- СКАЗАЛ ВОЛАНД МАРГАРИТЕ. - САМИ ПРЕДЛОЖАТ И САМИ ВСЕ ДАДУТ".

Так была воплощена мечта о справедливости  в романе М.А. Булгакова "Мастер и
Маргарита", но в жизни автор ее не дождался. С тех пор мир не изменился. А
совсем не просить невозможно: не догадаются, не дадут. Нищих, убогих и просящих
становится слишком много, их боятся и избегают. И чтобы с тобой разговаривали
на равных, надо держаться с достоинством. Не терять лица.

26.

Я поняла, что не смогу найти спонсора на издание  и надеяться надо только на
себя. В 1994 году директор школы №20 Людмила Борисовна Кундина  помогла мне
получить через Фонд мира 50 тысяч рублей  для оплаты художественной работы Зои 
Яриной, от которых та отказалась. Эта была ничтожная сумма для осуществления
общего замысла, но я повторяла про себя китайскую пословицу: "Дорога в сто
тысяч ли начинается с первого шага" - и положила деньги на сберкнижку для
умножения капитала. А одновременно решила делать книгу по частям, оплачивая
частные заказы и удешевляя проект до тех пор, пока не настанет неизбежное время
тиражирования.

Эта работа затянется еще на несколько лет. Работу по макетированию поможет
завершить кандидат технических наук Сергей Михайлович Щекин. Отдавая дискету и
компьютерный оригинал макета, он скажет примерно то же, что Зоя:

-       Я вложил в этот труд столько времени и души, что было бы обидно не
увидеть результата.

27.

Летом 2000 года я пришла на прием к депутату Законодательного собрания А. И.
Эльперину с просьбой разместить заказ в типографии ВПЗ.  Александр Исаакович
ответил положительно. 

Беседуя с работниками типографии, я заметила, что занимаюсь этим уже десять
лет.

-       Да что вы, - удивилась женщина-технолог. - Давно можно было сделать.

(Продолжение следует).

6 апреля 2004 года.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА

19.

В Российском фонде культуры все напоминало о старинной Москве. Просторный
круглый холл с удобными гнутыми креслами, в него выходили многочисленные двери.
На двух-трех - таблички: "Новые имена". Не пройдет и полгода, как все это
погибнет в пожаре... 

Мне представили молодую женщину, только что принятую на работу - ей как раз
поручили заниматься юными поэтами и писателями.

-       Наши дела идут очень сложно, - сказала она. -  Было бы очень хорошо,
если бы вы нашли возможность издать книгу собственными усилиями, а мы  бы ее 
порекламировали.

 Получался заколдованный круг: для рекламы нужна готовая книга, а для ее
издания - реклама. Однако собеседница добавила, что она показала главы большому
другу молодых талантов,  главному консультанту редакции журнала "Юность" 
Натану Марковичу Злотникову, и он якобы пошел по коридору, листая странички  со
словами: 
"Ах, какие картиночки, ну, конечно, поможем..."

Это имя зазвучало для меня как песня.

20.

Редакция журнала "Юность" располагалась на 1-й Ямской-Тверской, об этои
извещало повисшее прямо над тротуаром знакомое юное личико, окаймленное веткой
в стиле Пикассо. Войдя в подъезд, посетитель оказывался зажатым на узкой,
темной и неуважительной для столь популярного издания лестнице, а  в самой
редакции попадал  в затейливую сеть закоулков и переходов. Впрочем, здесь уже
витал дух творчества: со вкусом оформленная выставка художественной фотографии,
цветы, юмористические шаржи на стенах... 

Кабинет Натана Марковича был  первым у входа. Он встретил меня приветливо,
осведомился о здоровье моем и родственников. Терпеть не могу разговоров о
здоровье, тем более, что пришла я совсем по другому поводу и догадывалась, что 
много времени на меня не потратят. Но чтобы как-то поддержать беседу, сообщила,
что у мужа недавно был инфаркт.

-       Да что вы говорите! - воскликнул собеседник. - А какой стенки сердца -
передней или задней? Я  ведь тоже недавно перенес инфаркт.

Ей-богу, я была не расположена беседовать на медицинские темы и потому
перевела разговор поближе к цели визита.

-       Ваш вступительный очерк прекрасен, - сказал Натан Маркович, - но все
остальное... Видите ли, наши публикации должны быть интересны широким слоям
общества. Например, недавно в  Сибири были обнаружены архивные материалы о
генерале Колчаке...

Генерал в архиве -  конечно, здорово, подумала я, но, возможно, как раз это
скорее интересно историкам, а не широким слоям. А вслух сказала:

-       А вологодский двор вам неинтересен?

Тут он попытался перейти в наступление и заговорил на другом языке:

-       Давайте говорить профессионально. Это какой жанр?

-       Комиксы.

-       Это не русский жанр.

-       Русский. Мультфильм "Ну, погоди!" - его можно изобразить в комиксах.

-       У комиксов тоже свои законы, там есть сюжет. А тут даже непонятно, как
смотреть картинки - сверху вниз или слева направо?

Было очевидно, что он дальше вступления не листал. Я открыла первую страницу
комиксов и показала, что на первой странице цифрами обозначен для детей порядок
повествования.

-       Сюжет тоже есть. Пересказать?

-       Не надо, - поспешил он меня остановить и заговорил более честно:

- У нас небольшой по объему  журнал, каждая страница ценится очень дорого, и
эта книга не для нас. К тому же, детский возраст - не наш, мы пишем для
юношества. 
Я вспомнила об армейской части,  но уже не возражала.

-       Однако, - продолжил Натан Маркович, - есть предложение.  У меня 
знакомство в журнале "Детская литература". Это брошюра, вроде аннотации к
изданиям. Журнал для неширокого круга, для библиотекарей, но его уважают
ценители хорошей литературы. Там трудятся люди со вкусом.  Я могу
порекомендовать.

Натан Маркович тут же стал звонить в редакцию, называя меня почему-то
афганской матерью. Я пыталась его поправлять, уходя от такой чести, но он
упорно возвращался в прежнее русло. Повидимому, в то время  афганские матери
были престижны.
Наконец, Злотников договорился о встрече и я поехала в "Детскую литературу".

21.

Найти что-то в Москве без привычки - дело чрезвычайно трудное. Я несколько раз
проделала замкнутые круги по бульварному кольцу, прежде чем обнаружила здание
за деревьями.

Сотрудницы "Детской литературы" оказались очень душевными. Главный редактор
выбрала самую короткую главу комиксов и предложила  сделать вариант
"Вступления" в размере не более трех страниц. Пригласили художника,  он
потребовал оригинал, который следовало оставить в редакции. На это я не пошла:

-       Если он пропадет,  я никому не смогу доказать авторство.

-       У нас никогда ничего не пропадает, - возмутились сотрудницы.

В конце концов, согласились на дубликат. Журналистскую часть я должна была
прислать по почте из Вологды.

...Я вышлю заказное письмо и через пару недель получу возврат: по этому адресу
такого учреждения больше нет. К поиску исчезнувшего журнала  подключу знакомых
журналистов - Дмитрия Шеварова и его жену Наташу. Через длительное время они
сообщат, что журнал перестал выходить из-за материальной несостоятельности.
Новый адрес удастся узнать через несколько месяцев, я пойду по нему и увижу
кипы неразобранных бумаг, что-то найти в которых действительно  очень трудно.
Мне пообещают вернуть странички комиксов после разбора  архива. Но больше я
своих бумаг не увижу.

22.

Второй экземпляр рукописи еще некоторое время лежал в "Юности" - так предложил
Злотников: сказал, что ознакомится повнимательнее. Когда я пришла, согласно
приглашению, кабинет был заперт. Пошла по редакции... и тут увидела  старого
пермского сослуживца, поэта и журналиста Юрия Беликова. 

Помимо литературного таланта, Юра обладал еще одним, очень современным: он мог
быть пробивным. Из редакции  ушел на работу инструктором обкома комсомола,
ездил по стране с комсомольским агитационным поездом и вот теперь его называли 
одним из самых перспективных молодых сотрудников  "Юности".

Юра помог выручить рукопись. Насчет публикации в "Юности"  сказал, что
вообще-то организовать можно, но сам он писать ничего не будет, а вот если
напишет Дима Шеваров (этот молодой талантливый журналист "Комсомольской правды"
и писатель, начинавший в Вологде,  приобретал все большую известность), то он,
Юра, продвинет.

Дима проявил заинтересованность,  было очевидно, что у них налаживается
взаимно полезный контакт - Шеварову хотелось  публиковаться в "Юности", а
Беликов - непрочь дружить с "Комсомольской правдой". И тут Дима с прискорбием
сообщил нам по телефону, что Юру выгнали из "Юности" якобы за пьянку и теперь
тот сам ищет работу.

23.

И все же именно этот визит в Москву имел в судьбе рукописи огромное значение,
потому что я познакомилась в те дни с замечательно светлым человеком,
художницей Зоей Николаевной Яриной и ее семьей.

Знакомство состоялось случайно.  Многое в те странные дни происходило
случайно:  лучшие друзья оставляли меня за закрытыми дверями, а незнакомые люди
их распахивали.

Во время пребывания в Москве я жила в Долгопрудном у Шеваровых, а, отправляясь
на электричке в столицу, забирала с собой портфель с рукописью и повсюду
таскала с собой. У меня в планах было встретиться с  преподавателем моего
младшего сына, известным московским виолончелистом Марком Юрьевичем
Флидерманом, и когда направилась к нему домой, портфель был, естественно, со
мной...

Просидев около часа перед дверями запертой квартиры, я дождалась, по совету
соседей, жены Марка Юрьевича Марины и его дочки Лиды, и вдруг оказалось, что  в
создавшейся ситуации я совсем даже не лишняя. Встревоженная Марина не находила
себе места: за окнами  уже темно, а муж не возвращается.

-       Вы знаете, чем сейчас занимается мой Марк?- делилась она за чаем. - 
Музыкантам даже с его именем и заслугами не платят,  он вынужден подрабатывать
частным извозом. Разъезжает по Москве на личной машине вроде как на такси, а
пассажиры с деньгами сейчас, знаете, кто?  Однажды  вез кавказцев, и его
пытались ограбить,  но Марк сумел  вырулить на светлое место к людям.

Чтобы скоротать время, я развернула рукопись. Марина полистала ее и задумчиво
сказала:

-       А знаете, кажется, я могу вам помочь. У меня есть хорошая знакомая,
художница детской книги Зоя Ярина, ей будут близки стиль и тематика. Зоя рисует
прекрасно,  но ей надо платить. У нее трое маленьких детей, последнему нет
года. Они очень нуждаются. В издательстве "Детская литература", где она
работает, сейчас провал. Пойдете - можете сослаться на меня.

Я подумала, что на обложку деньги сумею найти.

(Продолжение следует).

1 апреля 2004 г.


ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

16.

Я уже боялась ехать в чужой город и решила повнимательнее присмотреться к
возможностям Вологды. Сведения об издательстве "Полиграфист" поступали
нехорошие: все очень дорого. Но назывался другой адрес - типография
Вологодского политехнического института, которой тогда заведовала Татьяна
Прилежаева. Там сделают, может быть, не так солидно, но по сносным ценам.

В те дни некоторое утешение внесло общение с художником Юрием Воронцовым, мне
посоветовали его как современно мыслящего, талантливого, но недооцененного
местными издателями графика. 

Огромная мускулистая фигура Юры в сетчатой футболке и шортах даже внешне
выглядела очень современно. Он долго задумчиво листал рукопись,  решил, что
замысел  интересен:

- Это книжка шкодная, и оформление должно быть шкодным, игровым. Савин этого
не понял. Издать ее можно, но... посвятив этому жизнь.

Было заметно, что в нем идет внутреннее борение. С одной стороны, ему даже
интересно  взяться за работу, но труд слишком обширен, брать по себестоимости с
меня неудобно, а дешево обидно.

- Давайте договоримся так,  - сказал он. - Я вам бесплатно сделаю набросок 
титульного  листа  и подарю общий замысел макета, но больше вы ко мне ни с чем
не обращаетесь. 
Это был честный договор,  и мы его оба выполнили.

17.

Таня Прилежаева приняла меня очень хорошо,  включила книгу в  издательский
план и на нее даже поступил заказ - из областной библиотеки имени И.В.
Бабушкина. И тут типография обанкротилась. Ее купил областной институт
усовершенствования учителей. 

У Достоевского в романе "Братья Карамазовы" есть такой психологический момент
в поведении Мити: когда ему срочно понадобились деньги, он выдумывает варианты
один нелепее другого, но каждый раз ему кажется, что уж это-то (!) сработает
непременно. Приблизительно так бывало со мной, когда я находила, казалось,
новый адрес спонсорской поддержки.

Но в институте усовершенствования учителей  совсем другое! Им руководит
Почетный гражданин города, видный педагог Валерий Васильевич Судаков. А когда я
узнала, что он еще и председатель регионального отделения Фонда мира, и вовсе
прониклась доверием: ведь мой автор как-никак погибший военнослужащий! По этому
адресу я "застряла"  прочно и надолго.

Тут эпопея делает виток, и следует перенестись в столицу нашей Родины Москву.

18.

В Москве я не рассчитывала на что-то серьезное - куда нам до светлой столицы
со своим-то нищим карманом! Но в это время по стране начинала греметь
программа, призванная помогать молодым - "Новые имена". Принципиально важным
было то, что программа отмечала истинные таланты, а спонсоры уже понимали, на
кого  ориентироваться. Лучше всего у них продвигались  музыканты. Но вот при
очередном подведении итогов была отмечена вологодская кружевница. А может, они
обратят  внимание на юных художников, писателей? Почему бы не предложить
рукопись Глеба? Речь, конечно, не о стипендии, но если бы хоть словечко
прозвучало о нем по центральному телевидению... может, Валерий Васильевич
взглянет милостивее?
Связь Вологды с "Новыми именами" осуществлял директор Вологодской детской
филармонии Виктор Александрович Шевцов, мы с ним были в хороших отношениях.
Сделав оттиск нескольких  глав, я не без колебаний попросила отвезти их   в
Российский фонд культуры.

Шевцов долго не понимал, о чем речь, но когда в разговоре промелькнуло имя 
художника Савина, сказал:

 - Савин - это серьезно.

Через некоторое время Шевцов сообщил, что мне следует созвониться с Москвой, и
я поехала по названному адресу.

(Продолжение следует).

29 марта 2004 года


ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА

12.

Поздно вечером на кухне у Корхов мы обсуждали грустные итоги моей издательской эпопеи.
Пора было ни с чем возвращаться в Вологду. Ни с чем?

-       Я пойду к Колущинской, - сказала я.

Брезгливость и ужас отразились на лице Алика:

-       К этой сволочи?! Да она же тебя надует! Если даже ты найдешь деньги, она
заберет их, пустит в оборот, а книжки ты так и не увидишь. Это ей будет сделать тем
более легко, что ты живешь далеко и не сможешь бегать по судам.

-       А что ты предлагаешь? Ты уверен, что если я сегодня приеду в любой другой
город - Москву, Ярославль, там не сидит такая же Колущинская? Только там меня никто не
предупредит.

-       Но это банда уголовников!

-       А разве не был паханом Сталин? Власть всегда уголовна, но мы все равно идем к
ней, потому что больше не к кому.

-       А где ты возьмешь деньги?

-       Ну мало ли... Обращусь по телевизору, попрошу у Деринга.

Алик внимательно посмотрел на меня:

-       Интересно.

-       А почему бы и нет? Мы с ним никогда не ссорились, Когда-то он просил помочь
его дочке, тогда это от меня зависело. Он был благодарен и даже, помнится, подарил
коробку конфет. Пусть он теперь поможет моему сыну.

-       Деринг процветает, но он тебе ничего не даст, - вмешалась Ира. - Ты плохо себе
представляешь, что это за человек, он ничего не делает без выгоды. Он обобрал даже
преданных ему старушек, которые работали на него. Сначала заставил их на себя шпионить,
а потом обобрал.

Я вспомнила о двойственности натуры Гены.

-       Ребята, вы меня не понимаете. Я знаю, что ничего не получится, что иду от
иллюзии к иллюзии, но это все-таки движение. А если я ничего не делаю, я не могу спать,
мне кажется, что я предаю Глеба. Возможно, я в Перми вообще последний раз. Я должна
уехать, твердо зная, что не осталось ни одного шанса.

-       Деринга можно найти... - начал Алик.

-       Не надо. Я спрошу у Колущинской.


13.

Резиденция Колущинской потрясла меня. Она находилась на окраине города в какой-то
общаге, и чтобы попасть в нее, надо было сначала подняться на третий этаж, через
сложные лабиринты коридоров спуститься на второй... Выходящие из туалетов вьетнамцы с
мокрыми полотенцами через плечо не понимали меня, когда я пыталась уточнить дорогу. Во
всей этой истории было нечто фантасмагоричное. Не верилось, что таким солидным, таким
блестящим издательством, где к директорам с толстыми пузами невозможно было
подступиться через сеть приемных и секретарш, ныне заправляет обшарпанная контора во
вьетнамской общаге!

Колущинской не оказалось на месте, но мне пояснили, что все дела можно  обговорить с
девушкой-клерком. Та скучно объяснила, что издательство не принимает в работу
оригинальных произведений, а план на будущий год  уже забит плотно.

-       Я понимаю ваши трудности и не тороплюсь, - сказала я. - Сейчас вам, видимо,
надо нажить капитал и укрепиться. Но придет и другое время. Я пришла познакомиться,
заявить о себе, чтобы вы, может быть, имели меня в виду...

-       Тогда, - разъяснила клерк, - вам надо поехать в расчетный отдел издательства,
заплатить деньги, заказать макет. Потом заплатить за рекомендации. Со всем этим придете
к нам, и когда узнаем рыночные цены, сделаем вам расчет...

Предварительный расчет мне сделали четыре месяца назад в Самарском доме печати за
15-20 минут и совершенно бесплатно. Я взяла карандаш, бумагу, написала готовые выкладки
и протянула клерку. Ее это вполне удовлетворило.

И тут на лестнице раздался шум, я поняла: идет САМА!

Ирина Георгиевна Колущинская сразу заняла собой, казалось, всю комнату. Скинув  шубу и
живописно расположившись на креслах, совершенно не обращая внимания на присутствие
посторонных лиц, она продолжала, видимо, начатую на лестнице тираду.

-       Этот Малый совет, - шумно смеялась она, - там каждый тянет в свою сторону. И
вот надо пять человек настроить в одну сторону, а пять - в другую. А когда они 
окончательно передерутся...

-       Мне сказали, что вы знаете, как найти Геннадия Деринга, - вклинилась я, когда
Колущинская остановилась перевести дух. - Я его старая знакомая, сегодня уезжаю и
хотела бы встретиться.


-       Он сегодня в суде.

-       Не до ночи же он будет судиться.

-       Сейчас узнаю, когда вернется... О, да он на месте! Передаю трубку.

Мы радостно закричали друг другу в телефонную трубку.

В центр города я возвращалась на фирменной машине "Тапика".

14.

Деринг был великолепен. Он только что вернулся из суда, где почти выиграл дело о
переходе к нему какой-то типографии, остались детали. Он мало изменился за четверть
века, только резче обозначились и утяжелились черты лица, а светлые глаза были такие же
острые. В алой жилетке, сером пиджаке, сверкая ослепительно белыми вперемежку с
металлическими зубами, он радостно-возбужденно отдавал приказания склонившемуся перед
ним молодому человеку с записной книжкой:

- Букет цветов! Самых лучших, за счет фирмы! Ах, их там двое?  Два букета цветов!
(Приказания относились, как я поняла, к судебному процессу, только неясно к какому -
сегодняшнему или завтрашнему. Завтра он тоже с кем-то судился.)
Наконец, мы остались в кабинете вдвоем, где на его рабочем столе, на самом почетном
месте, красовалась вся в почеркушках, вопросах и восклицаниях газетная статья
"Анти-Деринг".

Как он заговорил, как запел! Он был просто упоен своей восходящей звездой, своим
величием. Он говорил, что не успевает снимать со счетов деньги, что имеет 200 тысяч
рублей дохода ежедневно.


- Представляешь, - переходил он на полушепот, - мне звонят из Москвы: "Почему не
снимаете 300 тысяч с бюджета, вам что, не нужно?!" - а мне, понимаешь, некогда...
Он говорил, что его знают в правительстве, что он запросто общается с Юрием Черниченко
как вот сейчас со мной. Ему вдруг начинало казаться, что я не верю, и он выхватывал из
нагрудного кармана какие-то удостоверения. Это было уже совсем по-хлестаковски, но он
этого не замечал.

Я подарила ему книжечку стихов  мужа, он ответно вручил газету со своим рассказом. Я
сказала, что с удовольствием почитаю в дороге.

-       Нет, автора нужно слышать в собственном исполнении, - вдруг выхватил Деринг
газету у меня из рук.

Как он сочно читал, как заливался смехом над собственными остротами, повторял
некоторые места дважды, боясь, что я не уловлю главного! Я невольно залюбовалась им, он
это заметил и вдохновился еще больше. Перегнувшись через стол и потрепав меня по плечу,
сказал, что ему так не хватает вот такого человека, как я! И стал приглашать к
нештатному сотрудничеству, суля огромные гонорары и командировки по всей России. А
когда выдохся, еще раз широко улыбнулся, глянул на часы и подвел итог:

-       Ну вот, очень хорошо пообщались. О главном, значит, договорились...

Это было настолько невообразимо - совместить мощную струю оптимизма и веселья, которую
нес в себе Деринг, с моим отчаянием. Но я сегодня уезжала и потому сказала.
Оказывается, он даже не слышал, что Глеб погиб. Но быстро воспринял этот факт, в
нескольких местах перелистнул рукопись.

-       Все это здорово, - сказал он. - Лет через десять может стать очень популярным
не только у нас, но и за рубежом. Но сейчас это никому не известный автор. Нет никакой
гарантии, что  раскупят.

-       Да, это, конечно, риск. А что делать?

-       Действовать, искать! Искать богатых спонсоров.

-       Гена, а... ты?

-       Я, видишь ли... Мы только начинаем, мои люди хотят кушать...


15.

Я не могла выехать еще два дня. Творилось что-то невообразимое: вокзалы и дороги были
переполнены, словно вся Россия сдвинулась с места. Прошел слух о новом витке цен с
Нового года, и все кинулись за покупками в большие города, а навстречу  шла откатная
волна. В Пермском аэропорту не выдавали билетов даже по похоронным телеграммам. На
Ярославском вокзале без устали повторяли, что в целях борьбы со спекуляцией вводятся
именные железнодорожные билеты, и компьютер действительно выбивал фамилии, но при
посадке уже никто не требовал документов, удостоверяющих личность, и спекуляция цвела
махровым цветом.

Это было в самый короткий день и самую длинную ночь 23 декабря 1992 года.

...Вернувшись в Вологду, я записала:

"КОГДА  ОПУСКАЮТСЯ  СУМЕРКИ, ПО СТЕПИ РЫСКАЮТ ШАКАЛЫ".

(Продолжение следует).

25 марта 2004 года.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА

9.

Имя Ирины Колущинской я впервые услышала на кухне у моей пермской подруги Ирины
Ореховой, в семье которой остановилась.




-       Ты помнишь Колущинскую?- спросила Ира.


 Эту фразу я буду слышать еще много раз от самых разных людей, почему-то все считали,
что я непременно должна была вспомнить  ныне знаменитую пермскую даму. Но я не помнила
совершенно, и не мудрено: когда более десяти лет назад  покидала Пермь, Колущинская
ходила в третьем составе нештатных авторов совсем другой газеты, а ее невыразительные
корреспонденции не привлекали внимания.
Я, наверное, просто устала с дороги и плохо воспринимала сообщения Иры, а говорила она
вещи очень странные. По ее словам получалось, что Колущинская "купила с потрохами"
издательство "Звезда" вместе с бывшей одноименной областной партийной газетой и "крутит
ими как хочет". Захватила же она все это просто потому, что "раньше других успела".

Тут стоит вернуться к событиям трех-четырехлетней давности, когда на волне
общественной активности после первого съезда Советов группа прикамских народных
депутатов решила издавать газету "Время". Идея была удачно воплощена в жизнь. Выпускали
газету двое самых видных в то время пермских журналистов - муж  Иры Ореховой Александр
Корх и Геннадий Деринг, а для разных поручений они взяли Колущинскую.

Геннадия Деринга я, кстати, знала давно и хорошо: он был моим первым шефом в областной
газете "Молодая гвардия", а я его первой подчиненной. Это было время юности и чистых
надежд: мы вместе смеялись над идиотизмом общества, ездили по командировкам и
подписывали материалы двумя фамилиями. Уже тогда он для многих был человеком-загадкой.




-       При его таланте и общительности он странно одинок, - размышляла ответственный
секретарь Тамара Коркина. - Он очень верен редким друзьям и холодно-расчетлив с
остальными.


Впрочем, я считалась среди тех редких друзей, и даже когда мы разошлись по разным
службам, в трудную минуту шла к Дерингу, и он всегда советовал умно.
Свою родословную Гена мне поведал сам: он из обрусевших немцев, военных, один из его
предков даже дослужился до генерал-лейтенанта. Отец-врач погиб при форсировании Днепра.
Мать мечтала, чтобы сын выбрал профессию отца, но Гена стал журналистом. Рано сделал
первые успехи, рано женился. Он казался окружающим личностью поистине замечательной, но
ко всеобщему разочарованию, как-то быстро успокоился: удовлетворился должностью
заведующего отделом в областной партийной газете "Звезда", купил в деревне дом, растил
дочку, собирал грибы...
Перестройка оказалась для него стартовой площадкой, с которой Деринг расправил крылья.
Года полтора Геннадий и Александр работали душа в душу, и тут между ними пробежала
черная кошка: депутатские деньги. Их было много, и за спиной Корха  Деринг с
Колущинской решили, пока не поздно, "дать им правильное направление": Геннадию удалось
вложить средства в кирпичный заводик, а затем приватизировать его, а Ирина купила
издательские права. По сути, они эти деньги украли. Приближенные к депутатам, они обо
всех нововведениях узнавали раньше других и успевали первыми.

Возмущенный Алик явился инициатором появления в местной прессе разоблачительной статьи
"Анти-Деринг", и с тех пор вот уже более полугода Геннадий судится с газетой,
затрачивая на это массу времени, энергии и денег. Суд постоянно становится на сторону
газеты, что, впрочем, не мешает Дерингу оставаться при своем заводике с постоянно
умножающимися капиталами и снова, цепляясь за юридические казусы, требовать пересмотра
дела.

По несчастью, Корх был евреем. И тут некстати в городе произошла еще одна история. С
областного телевидения погнали полуграмотного директора компании, бывшего секретаря
обкома партии, а на его место пригласили молодого талантливого журналиста - и тоже
еврея. В городе активизировалось национал-патриотическое движение против
"жидо-масонов", возглавляемое местной писательской организацией. В "Звезде" было
опубликовано коллективное письмо русских патриотов, среди подписавших его был Деринг и,
к великому сожалению, известный поэт, считавшийся совестью прикамской интеллигенции
("Не иначе, спьяну подписал", - говорили  интеллигенты).

Евреи встревожились, пошли слухи о погромах. Ложась спать, ирин муж клал под кровать
топор.




-       Так я чувствую себя спокойнее, - объяснял он жене.


Однажды вечером, вернувшись с работы, Корхи-Ореховы обнаружили, что квартира открыта,
по ней ходили, но ничего не взяли.




-       Даже как-то обидно, - сострила в разговоре со мной Ирина, - неужели не на что
было позариться?


Обычно воры не ходят по одним и тем же адресам, но это были странные взломщики. На
следующий день открытой оказалась соседняя квартира, тоже ходили и тоже ничего не
взяли. Жильцы запаниковали, стали перегораживать коридоры блочного дома двойными и
тройными дверями с мудреными запорами. Когда я приехала из Вологды, засомневалась, в
тот ли дом зашла: вместо просторных коридоров я словно попала в деревянно-металлическую
шахту, а на свежеиспеченных дверях болтались оборванные провода, это еще не успели
переставить звонки.

Нагнетание еврейской проблемы В Перми происходило не впервые. Из-за этого многие уже
выехали в Израиль. Уехал художник, который сделал неповторимым лицо моей родной
"Молодой гвардии". Выехал знаменитый балетмейстер, семья талантливых физиков... Я не
знаю, что выиграла в этих гонках Пермь. В дочь физиков был влюблен младший сын Корхов
Андрей, обаятельный юноша, похожий на палестинских мальчиков с картины А. Иванова.
Теперь они переписываются, и Ирина со страхом думает о возможных фантазиях влюбленных.
Сами-то родители ехать никуда не собираются...

Обо всем этом и многом другом мы говорили в ту первую ночь на кухне у Ирины, а по
комнате царственно ходил большой черный кот Атас, обладающий своеобразным вкусом: он
обожал сырые яйца. Заслышав звук разбитого яйца, сломя голову мчался на кухню и
требовал свою долю.

10.

В понедельник утром я отправилась к лучшему редактору, о каком только могла мечтать -
Эльвире Георгиевне Зебзеевой, а для меня просто к Эле, потому что она училась вместе с
моей сестрой. Эля долго работала с детской книгой, могла из всего "сделать конфетку".
Потом стала главным редактором Пермского книжного издательства.

Встретила она меня странно. После дежурных слов о здоровье-родственниках сказала:




-       Я даже не спрашиваю, с какой книгой ты сюда идешь, потому что это  ни к чему.
В Пермь вообще не надо было ехать, надо было сначала спросить...




-       Но почему?!




-       Потому что и я, и мои коллеги теперь ничто. У нас нет права рекомендовать и
выбирать, мы работаем только на заказ. А заказывают сейчас сама поимаешь что:
коммерческий ширпотреб, насилие, секс, детектив - что может дать доход. Мы ничего не
можем изменить, так как у нас нет издательских прав, надо идти к издателям.




-       То есть, в издательство "Звезда"?




-       Нет, они тоже не имеют таких прав. Права есть у кооперативов, которые
сориентировались раньше: это "Тапик" (Ирина Георгиевна Колущинская), "Закамская
сторона" и... еще один, какой-то новый,  его возглавляет Володя Пирожников. Самый
мощный - "Тапик", у них 30 процентов акций издательства "Звезда". Кого ты знаешь из
этих людей?




Я знала Володю Пирожникова.

11.

Володя встретил меня, заросший бородой и очень мрачный, на одиннадцатом этаже до боли
родного  Дома печати, в комнатушке бывшего "Блокнота агитатора". С первых же слов я
поняла, что дела его плохи. Он пришел позже других и успел издать по сносным ценам
единственную книгу - "Детку" Порфирия Иванова. А теперь он может что-то сделать только
опираясь на материалы заказчика: бумага, пленка, картон... все по рыночным ценам...
дослушивать не было смысла.




-       Сходи в "Тапик", - сказал Володя. - У них возможностей гораздо больше.


Я нажала кнопку лифта и поехала вниз. И тут на восьмом этаже в лифт впорхнула... Таня
Черепанова, еще одна старая подруга! Узнав, что я собираюсь к Колущинской, она ахнула:




-       Не ходи туда, это мразь.


Таня опаздывала на дежурство по газете, и все же присела со мной на диванчике в фойе,
чтобы наскоро глянуть рукопись.



-       Здесь молодыми занимается издательство "Арабески", Виталий Кальпиди, - сказала
она наконец. - Когда погиб под электричкой юный тусовщик Дима Долматов, Виталий
посчитал своим долгом бесплатно издать стихи Димы, нашел богатых спонсоров. А потом
оказалось, что своих книг нет у других молодых хороших поэтов, и Кальпиди умудрился
выпустить уже три брошюры из серии "Классики пермской поэзии"...

Я возразила, что мой автор - не поэт, не пермский и не классик. Но Таню это не смутило:




-       Это все условно, ребята молодые, играют. Ты все-таки сходи. Кальпиди - хороший
парень, и даже если он не сможет сделать, что-то посоветует.

 Виталий проявил, казалось бы, горячую заинтересованность в моем деле, сказал, что
сделает все от него зависящее. Но сейчас он практически уже ничего не может, резервы
исчерпаны. Вот если бы были деньги, много денег... или, лучше, СКВ... Нет, это не для
него, себе он не возьмет ничего. Но надо расплачиваться с мастерами...
Несколько лет спустя Кальпиди станет крупнейшим издателем Уральского региона,
лауреатом  премии имени Аполлона Григорьева. Он привлечет огромные средства
промышленников и коммерсантов, создав фонд "Юрятин", с ним будут считаться
администрации губернаторов. У него будет несколько программ и подпрограмм, в том числе
"Первая книга". Роскошно выпустит Кальпиди и собственные стихи. Обо мне он больше не
вспомнит.
(Продолжение следует).

20 марта 2004 года.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА
4.
Вологда тоже не отличалась вниманием к родственникам погибших при исполнении воинского
долга. Памятник на могилу, заказанный и оплаченный нами в похоронном бюро на Советском
проспекте,  так и не довели до ума, а потом большую безымянную глыбу розового гранита, 
смотреть на которую мы с мужем ходили  в течение всей зимы, украли. Подозрение пало на 
мастера-изготовителя,  но никто ничего не мог доказать. Назначенная на должность нового
директора предприятия ритуальный услуг В.А. Масленникова поделилась со мной, что в
хозяйстве бардак, ей очень трудно, а помогать никто не хочет (например, заявить в
милицию). Я сказала, что сделаю это, и через некоторое время  шустрый следователь нашел
способ приструнить подозреваемого: пригрозил ему в случае отказа удовлетворить мое
требование  припомнить его старые делишки. Тот  сразу согласился, но оплатил
исчезнувший гранит согласно квитанции - то есть, по доинфляционной стоимости. А пока
шло следствие по основной части памятника, исчезла и подставка под нее. Больше я там
своих прав не заявляла. Когда другой памятник, приобретенный с помощью друзей и
установленный ребятами нашего двора,  уже стоял, я узнала, что вообще не должна была
этим заниматься,  это дело военкомата. А получилось-то в конечном счете, что я оплатила
памятник дважды...

О том, что мы с мужем имеем льготы на проезд и прочее, мы узнали много месяцев спустя
от родителей второго погибшего солдата: они заехали к нам познакомиться. Было очень
унизительно ходить по кабинетам военкомата, напоминать о себе и что-то выпрашивать;
меня посылали в городской отдел социальной защиты, а оттуда - обратно в военкомат.
Потом я пошла в комитет солдатских матерей, и мы вместе с ее председателем Татьяной
Васильевной Зелениной стали обивать пороги разных инстанций, выясняя, где и как
получить компенсацию. Все делали "большие глаза", концов мы с ней так и не нашли. Потом
оказалось, что закон о компенсации в то время был еще в проекте. Зачем же в Красноярске
мне поспешили сообщить  о якобы уже свершившемся - чтобы поскорее отделаться от
вопросов и выпроводить?

5.

 Татьяна Васильевна тогда работала в горкоме партии, ей я принесла в здание на улице
Урицкого рукопись и попросила от ее комитета посильной поддержки. Но она поведала мне
об этой организации много грустного. В центральном (московском) комитете солдатских
матерей никому ни до чего нет дела кроме того, чтобы вызволить своих сыновей или
почтить их память. Цели преследуются скорее политические, вряд ли я найду там понимание
и поддержку. На что-то рассчитывать можно только в Вологде. 
К рукописи она отнеслась к неподдельным интересом и держала ее у себя в служебном
кабинете. Тут случилась августовская революция,  все кабинеты горкома КПСС опечатали. 
Доступ в них бывшим служащим был запрещен, а материальные ценности куда-то "поплыли".  
Более всего я испугалась за рукопись, но на нее никто не обратил внимания. А вот
мебель, лампы и даже цветы, по словам Зелениной,   потом видели в Белом доме у
демократов. 

Портфель с рукописью я пронесла мимо вахты, старательно показав, что это не документы
и не деньги. Но молодые веселые постовые были не очень внимательны. Мимо пробегали люди
с дипломатами,   их никто не останавливал, а впоследствии оказалось, что много
партийных ценностей куда-то исчезло, зато, как грибы, стали возникать "на пустом месте"
фирмы.

Угроза потери единственной рукописи очень напугала меня, и тут на помощь снова пришел
Анатолий Александрович Янковский. В то время у него дома временно находился служебный
компьютер, и он собственноручно бесплатно изготовил  объемный дубликат. 

Большой сложностью стало внешнее оформление книги. Сборник разноплановых рисунков,
текстов и писем - как это все объединить? Я не решалась сама браться за общее
художественное оформление, хотелось профессиональной руки. В то время у  мужа в
Северо-Западном книжном издательстве готовилась к печати книга стихов "Смещение",
оформление к ней поручили сделать известному художнику Александру Савину. Мы бывали у
него в мастерской, разговаривали по душам и однажды спросили, не может ли он сделать за
деньги обложку и заставки для книги Глеба. Он не отказал, но пояснил: художник он
валютный и расплатиться мы с ним не сможем, но он сделает благотворительно. И вот тут
началось то, с чем я буду потом встречаться очень часто: пообещать и не сделать.
Бесконечно наступая на одни и те же грабли,  пойму: чтобы от человека добиться
обещанного, на него надо "сесть и поехать". А я всадником быть не умела.

Сначала я  заходила к Савину в мастерскую или оставляла записку, а он то говорил, что
"вот на той неделе сделаю", то у него были срочные заказы либо он отбывал за границу. Я
терялась и не знала, как это понимать. В конце концов  написала ему отчаянное письмо -
нехорошо так поступать с матерью погибшего, пусть лучше откажет. За один день он
нарисовал четыре заготовки к основным главам книги. И хотя при издании его работа не
выдержала конкуренции (московская художница Зоя Ярина сказала: "Что это такое мужик
намахал") -  мы с мужем благодарны Александру Ивановичу за поддержку, а  его
художественный поиск  частично использован.

6.

Все рушилось в стране: издательства, предприятия... Еще несколько лет назад я могла, к
примеру, поискать поддержку в горкоме комсомола либо обратиться через партком к
коллективу  бумажной фабрики. Теперь, в период постоянной денежной инфляции бумага
стала большой ценностью, и такие вещи оказались в частных   руках. Я знала  человека
бомжеватого образа  жизни, который являлся владельцем нескольких рулонов типографской
бумаги,  хранящихся на складе где-то в Грязовце.

 Для качественного воспроизводства комиксов требовалась бумага особого качества, а
какая? За консультацией я пошла в Союз писателей России, и там честно сказали: бумажек
(расчетов) дадим сколько угодно, а вот материальную поддержку - извините.
Ходила к депутату Верховного Совета, вологодскому писателю А.В.Петухову, и он даже
возил рукопись в Москву с мыслью обратиться к военным, но, разумеется, все это было
утопией. На память от этой поездки у меня осталась удобная серо-зеленая папка, в
которой дубликат рукописи  поселился навечно. Потом будет контакт с депутатом первой
Государственной думы И.Я. Авдониным, но грянет октябрь 93-го года, и поддерживающий
президентскую сторону Иван Яковлевич добровольно сложит с себя полномочия. Мы останемся
с ним друзьями, но рукопись уже будет ни при чем.
Все стало оцениваться на деньги, а их  не было. Я совершала отчаянные поступки,
объяснить которые  трудно сейчас самой. Так,  написала в Швецию Астрид Линдгрен:
мне казалось, что ее герои созвучны персонажам моего сына и ей, может быть, будет
интересно. Как ни странно, она даже ответила. Писала, что понимает меня как мать, но к
ней обращаются многие, а она слишком стара (в то время ей было уже за 90) и хочет
верить, что я найду поддержку у себя на родине. Иметь такое письмо от автора "Карлсона,
который живет на крыше" (да что там письмо - автограф!) многие посчитали бы за счастье,
а я даже не перевела его до конца, когда поняла, что это отказ. Конечно, была не права
- и в самом деле, чем она могла  помочь? Я даже не смогла бы передать за границу 
рукопись из-за   объемности, а для ознакомления с ней понадобился бы переводчик.

7.

Реальнее всего было бы обратиться на Вологодский подшипниковый завод - единственное
предприятие, где успел поработать Глеб. Но в те года  его типография была слишком
маломощна и не взяла бы такой заказ.

 Я стала искать издателя с деньгами. Несколько месяцев поддерживала контакт с фирмой
"Лебедев" - был в начале девяностых такой известный предприниматель и благотворитель
В.В. Петухов, про которого говорили, что у его жены - родственники с капиталами в
Америке.  Его брат имел в Петербурге типографию и, якобы, проблема  решалась. А потом
его жена  позвала меня к себе в кабинет и сказала:



-       От нас лучше отступиться. Фирма на грани краха, муж оценивает ситуацию
неадекватно. Мы хотим лечь на дно...



Была строительно-реставрационная фирма... теперь уж и названия не вспомню, они 
собирались делать коттежди в районе парка Мира и имели супер-офис  в старинном
деревянном здании на улице Герцена. Однажды здание сгорело - не сомневаюсь, что это был
поджог.

Общаясь с разными предпринимателями, я довольно скоро уловила закономерность: первое
отношение к моему труду - прекрасное, книга  искренне нравится, но когда начинают
подсчитывать, во что обойдется ее издание...
 
Еще был руководитель фирмы "Компьютер"... Кажется, Носков, Евгений Николаевич Носков,
председатель совета предпринимателей города Вологды в начале 90-х годов. Через
несколько лет он кончит самоубийством...

А в тот момент я его просто вычислила из радиопередачи. Тогда была такая живая,
веселая передача с участием разных знаменитых людей Вологодчины, в ней еще принимал
участие директор картинной галереи В.В.Воропанов. Предприниматели входили в моду, и
прозвучало имя - Евгений, а также то, что он занимается компьютерной техникой. А  из
рассказов Глеба я знала, что еще на школьной практике с ними в компьютерном центре
занимался  очень предприимчивый наставник по имени Женя. Вел себя этот человек для того
времени странно: по всей стране  приобретал компьютеры, считая, что эта техника будет
расти в цене и надо успевать быть первым. Он  настолько дорожил своим бизнесом, что
даже собственному сыну не позволял играть в компьютерные игры, если можно было  взять
плату. Не иначе, думаю, это он и есть. А вдруг вспомнит Глеба?

Он вспомнил. И обещал помочь, и даже назначил дату, когда я смогу придти за  ссудой -
17 марта 1992 года  Сказал, что и сам готов принять  участие, только сейчас у него нет
нужной техники. А пока посоветовал обратиться в "Бланкиздат", это очень маленькая
контора, но со связями, ею руководит... Володя. У Володи хороший контакт с самарскими
издателями, они сейчас сидят без работы и за что угодно готовы взяться. Я познакомилась
с Володей и поехала в Самару.

8.

В Самаре я нашла  понимание. Была обсчитана примерная стоимость, оговорены условия, и
сумма называлась довольно скромная по тем временам. Но Носков обещал меньше и не скоро,
надо было искать дополнительных спонсоров. 
 По службе я бывала в областном комитете охраны окружающей среды, или, как их тогда
стали модно называть, у экологов. Рассказала сотрудницам комитета о книге Глеба.



-       А почему бы не поискать поддержки у нас? - сказали они. - Экология - понятие
широкое, есть экология человека, экология души. Обратиться к нам есть смысл тем более,
что наш комитет проводит конференции в разных городах и регионах и книга могла бы
получить расширенный рынок сбыта. Только обращаться надо не к нам, а к председателю
комитета Юрию Михайловичу Базанову. 



Базанов отнесся доброжелательно, но для авторитетности пожелал  иметь отзыв
профессионального писателя.

Я пошла к писателю Д. Он пообещал, но заболел. Потом у него потекла в квартире
сантехника, потом что-то еще. Мне уже было неудобно напоминать, а ему совестно за
неисполнительность. И он попросил моего мужа: 


-       Черкани, что считаешь нужным, а я подпишу.



 Тогда-то Михаил Николаевич и написал эту миниатюру "Соловьи в ноябре"- то ли
лирическое вступление, но ли стихотворение в прозе...
Д. прочитал, грустно сказал: 




-       Я бы так не смог.



 
И...  расписался.

 Что и говорить, стиль  миниатюры выдавал автора с головой. И когда Базанов
окончательно отказал, не было смысла дальше играть в прятки. Теперь "Соловьи в ноябре"
открывают книгу, а подпись истинная: отец.

Без дополнительного финансирования сумма, назначенная Носковым, уже ничего не значила.
Я сообщила в Самару, что не могу уплатить задаток, и они выслали рукопись обратно.
Спасибо им - ничего не перепутали и не потеряли.

И тут меня осенило...  зачем же Самара, когда есть Пермь - мощнейшее в России
издательство "Звезда" (все Красные Знамена были у них!). Там хорошо делают детскую
книгу, есть умные грамотные редакторы. В конце концов, это город моей молодости и
родина Глеба - юношу многие помнили и любили... И я полетела на самолете в Пермь.
(Продолжение следует).

6 марта 2004 г.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ  В ЭПОХУ РАЗЛОМА

3.
 В мае в нашу семью  приехал следователь из красноярской прокуратуры с поручением
оформить дело трагедии на дороге. Мы с мужем беседовали с этим довольно беспомощным
молодым человеком у нас дома и в конце концов прониклись к нему почти родительской
симпатией. Он рассказал, что любит путешествовать, и потому его посылают по таким
делам, в протоколе делал грамматические ошибки и не знал, как правильно высказать ту
или иную мысль. Мы ему помогали и поправляли. Он уехал, сообщив, что придет вызов на
следствие и судебное заседание и мы, если хотим, можем приехать - дорогу оплатят.
Родственники второго солдата, погибшего вместе с сыном, приглашение проигнорировали,
а я решила сразу: поеду. Не только потому, что  хотела своими глазами посмотреть на
тот край, горы, дожди, что-то там понять, поговорить с людьми, но и попросить помощи
в издании книги.
 
Двумя самолетами добралась до Красноярска поздним вечером. Меня никто не встретил, и
в аэропорту я тщетно ходила по служебным помещением с вызовом-телеграммой. Наконец,
разъяснили, что эта воинская часть расположена за городом, автобуса сегодня  больше
не будет, а переночевать можно в гостинице аэропорта. Мест в гостинице не оказалось,
и я до четырех утра просидела на стуле в  темной прихожей. Под утро  освободилась
койка - мне разрешили ее занять, но было уже не до сна. Через два часа ушла на
автобус.

Еще более странно меня встретили в воинской части: бегло просмотрев телеграмму,
дежурный сказал, что суд состоится во второй половине дня, а пока... я могу
повидаться с сыном. Последовала немая сцена. Оказывается, дежурный перепутал
потерпевшего с ответчиком.

Прибыл подполковник Смаль, и общение стало более понятным. Мы бродили по военному
городку, и постепенно круг обсуждаемых тем расширялся. Подошли к памятнику погибшим
ракетчикам - сквозь побитую эмаль лица затуманены и выцвели, фамилии  невозможно
прочесть, вокруг замусорено... Николай Николаевич смущенно пояснил, что он, конечно,
давно знает о безобразии, но использовать солдатский труд на территории офицерской
части запрещено, а у самих  не доходят руки и денег нет. Времени не хватает ни на
что, некогда заниматься даже собственными детьми, а бумажки около дома  он подбирает
сам. Напомню, что в то время армия была  еще советской,   о развале ее невозможно
было  помыслить, и меня крайне удивляли такие несолидные порядки в "непобедимой и
легендарной". 

Готовились выборы первого президента России: Смаль сказал, что военным наиболее
приемлемым кандидатом представляется Н.И.Рыжков - а как настроение в Вологде? Я
ответила: в Вологде не знаю, а завод проголосует за Ельцина.

Мне очень хотелось побывать на месте гибели Глеба, трудно  объяснить, почему это
было так важно.  Раньше сказали бы: здесь отлетела душа. Я не отношу себя к верующим,
но казалось, что леса, березы, дорога, которые "видели" его последними, смогли бы  о
чем-то рассказать.

Это  от воинской части довольно далеко, и я попросила  Смаля свозить меня:  он
пообещал, но потом что-то случилось, и машину не дали. Тогда я попросила
сфотографировать это место и прислать мне снимок. И тоже было обещание - разумеется,
не выполненное.

И все же я там побывала. Рассчитала, что смогу  сходить пешком, если приехать в
аэропорт за несколько часов до вылета.

Место, найденное по описаниям,  было очень грустным: хмурое небо, поворот дороги, за
которым водитель вырулил на встречную полосу... Hаправо - огромные кряжистые стволы
старых берез, налево - кромка леса и вдоль нее дымящаяся свалка. 
Недалеко была деревня, и я пошла расспросить жителей. Бабушки из крайних домов знали
по слухам, искать других свидетелей было уже некогда. Я подобрала у дороги несколько
камешков и шишек и пошла  назад к аэропорту. И вдруг меня догнал автомобиль -
водитель притормозал, предлагая подвезти. Вот ведь какие бывают совпадения! Владелец
легковушки как раз в тот ноябрьский день  ехал  с дачи, видел разбитые машины и
оцепление военных... Он рассказал, что мог. Наверное, мне все-таки было важно
побывать в том месте, если я и десять лет спустя так хорошо все помню.

По поводу  издания книги в воинской части пояснили, что такие расходы у них в сметах
не предусмотрены, оплатят только памятник, но мне, как пострадавшей стороне, должны
выплатить компенсацию в десять тысяч рублей  и я смогу ее использовать на книгу.
Смаль рассказал, что рядом находится целлюлозно-бумажный комбинат, и  раньше можно
было бы раздобыть у них рулон бумаги, рассчитавшись спиртом. Но теперь следят,  лучше
не связываться. Однако есть вариант - расплатиться  солдатским трудом. Я не в обиде
на Николая Николаевича за то, что это не получилось - вскоре он сам оказался
обойденным по всем статьям. После падения СССР должности политработников убрали,
Смаля назначили заместителем начальника части по воспитательной работе, а этот 
статус по значимости  не сравним с прежним. А ведь он был хорошим офицером: в армию
пошел по призванию, впечатленный общением с афганцами, и солдаты выделяли его среди 
армейского руководства.

Более горькой показалась история с памятником, который, как нам  было заявлено,
оплатят в пределах указанной суммы после его постановки за свой счет. Документы 
ходили по инстанциям очень долго и  в  1992 году  нам оплатили счета по сумме,
датированной  1991-м годом. Именно в тот промежуток прошла гайдаровская реформа,
обесценились  деньги  и памятник  мы, по сути,  поставили за свой счет. Было жалко не
денег - обижало отношение. Я послала в Красноярск записку о том, что не уважаю
армейское руководство, на том дело и кончилось.

(Продолжение следует).

28 февраля 2004 г.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА
(продолжение)

2.

Уже на другой день после похорон я стала просматривать тетради, и охватывало чувство
горечи: как же невнимательны бываем мы, занятые повседневными заботами, к своим
детям. Ведь сколько раз сын пристраивался ко мне (обычно это бывало по вечерам в
постели) с предложением посмотреть, обсудить его картинки... А я делала это скорее из
вежливости и чувства долга, потому что очень уставала за день. Все думала: 
успеется... Не успелось!

К нам  приходили выразить  сочувствие знакомые, и отношение к этим визитам было
сложным. Наверное, это типично для всех, потерявших близких. Если не идет никто -
вроде,  обидно за равнодушие, а придут - желание, чтобы поскорее ушли, ибо общение
неравноценно потере. Не обижайтесь, родные и близкие, за непонятное отношение к вам и
все равно приходите.

Близко к сердцу приняли мою работу кандидат технических наук Анатолий Александрович
Янковский и его жена Галина Федоровна, с их дочкой Аленой Глеб учился в одной школе.
Они достали  дефицитную в те годы тушь и в дальнейшем помогали не раз по более
крупному счету.

Прежде всего надо было перевести комиксы из авторучки в тушь. Графическая работа
оказалась не столько сложной, как трудоемкой, ведь картинок оказалось, как я потом
подсчитала, около полутора тысяч. Рисовать начала в ноябре: просыпалась затемно, тут
же бралась за работу и заканчивала глубокой ночью. Так продолжалось четыре месяца без
выходных и перерывов. В редакции газеты "Вологодский подшипник", куда следовало
являться на работу, ко мне относились с пониманием и не мешали в рабочее время
заниматься письмами. Я видела, что рукопись распухает, и старалась сокращать, а
материал этому сопротивлялся:  комиксы при их создании ребятами отражали жизнь и
становление характеров, это был процесс в развитии, и исключить одно звено означало
"прервать связующую нить". 

Своими судьями я выбирала детей   (они не станут врать!) и наблюдала за реакцией:
если просмотрев один лист, просят другой - значит интересно. Последняя, армейская
часть адресована более всего юношам допризывного и  "постсолдатского" возраста, и
здесь порадовал рассказ одной женщины. Встретив вернувшегося из армии сына, она стала
рекомендовать прочитать "Письма", а тот долго отмахивался: 



-       А ну тебя, мама, опять какая-то ерунда.



 А потом взял - и, по ее словам, не закрыл, пока не дочитал все. 

В праздничные дни марта 1991 года я записала черновой вариант "Вступления", и на
этом первый этап работы был завершен.

 «...Как здорово, наверное, быть Милном и придумать Винни-Пуха или Линдгрен и
привести в мир Карлсона, или Кэроллом, или Толкиеном, или… Глебом Сопиным и его
братом Петей. Не каждому глазу откроется причудливый параллельный мир, кем бы он
ни был населен: хоббитами, Чеширскими котами или рыжими Пеппи. Для этого надо
обладать особой зоркостью, редкой добротой, талантом искренности».
Ольга Олевская

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РУКОПИСИ В ЭПОХУ РАЗЛОМА

Недавно в Москве, в издательстве «Эра» вышел сборник для детей и подростков под
названием: «Четвертое измерение, или Приключения Красной Шестеренки, «храброго
предводителя триунэсов». Это большая, красивая разноцветная книга общим объемом
более 450 страниц.

Книгу сочинил мой старший сын Глеб. Именно сочинил – написать не успел, потому
что погиб 13 лет назад в 19 лет. То, что я должна довершить эту работу, я поняла
сразу, когда узнала и поверила в этот страшный факт: ведь это было любимое
детище сына, единственное, в чем он успел наиболее полно состояться. А я не
могла допустить его полного исчезновения,  я слишком его любила.   К тому же,
помочь сделать книгу сын меня просил  еще при жизни, я восприняла это как
завещание.

Позволю себе привести отзыв о книге поэта, члена Союза писателей Москвы и Союза
Российских писателей, издателя Эвелины Ракитской:

«Книга Глеба Сопина – это не просто результат трудов и материальных вложений
семьи, желающей отдать должное памяти погибшего. Она является
высокохудожественным, оригинальнейшим произведением (вернее, сборником
произведений) очень популярного ныне жанра – комиксов для детей и подростков.
Однако в отличие от других книг этого жанра «Четвертое измерение...» - это
РУССКИЕ комиксы, созданные в РУССКОЙ традиции, безо всякого влияния наводнивших
наш книжный рынок и зачастую чуждых русскому читателю героев и тем. Не смотря на
то, что основные персонажи Глеба живут на далекой планете, они имеют РУССКИЕ
характеры, легко узнаваемы и вызывают бурю эмоций у читателя... Книга Глеба
Сопина – это россыпи остроумия, кладезь доброты, она отличается прекрасным
вкусом, с огромным интересом читается и рассматривается не только детьми, но и
взрослыми».

Предлагаемые записи были написаны несколькими годами раньше – когда я еще не
нашла издателя и хотела обратить внимание на рукопись того... кто этого не
сделал.
Вспоминать об этом не стоит. А записи остались. Может быть, они будут интересны
тем, кто в подобном положении...


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 Мы еще не встретили страшный "груз-200" на вологодской земле, а я уже собирала
в одно место все тетради, фотографии, отдельные  относящиеся к теме рисунки... 
В такие минуты он снова становился для меня живым, я видела его почти воочию,
разговаривала с ним... Потом будут говорить о моем самообладании в  дни похорон:
то ли хвалить за это, то ли удивляться, что я даже не падала в обморок. А я
просто не хотела, не могла допустить к себе никого постороннего, даже врача: это
мешало бы моему общению с сыном.

 И в те дни и особенно потом я не раз вспоминала слова "афганской" матери 
Ангелины Владимировны Некрасовой, которая пережила такую же потерю раньше меня.
Внимательно прочитывая все, что касается афганской кампании, знакомясь с
записями сына Володи, его друзьями, она не просто заполняла образовавшуюся
пустоту в жизни. Как-то  сказала мне: "А знаете, это очень увлекательное занятие
- узнавать своего сына".

Прибыл гроб из Красноярска, его сопровождали заместитель начальника воинской
части по политработе подполковник Николай Николаевич Смаль, друг сына Гена
Доценко из Приднестровья и еще двое. Мы оставили у себя ночевать Гену, велели
обедать и спать на месте  сына, но он всю ночь просидел на диване, засунув руку
за пазуху, как будто у него там был пистолет. Он сказал, что самое ценное в
рюкзаке Глеба - его дневники и записная книжка. Рюкзак был брошен у входа,  так
и казалось, что его владелец вот-вот появится и привычно начнет хозяйничать... А
еще гости из Красноярска привезли нам рюкзак гречки,  рыбные и мясные консервы.
По тем временам это могло считаться богатством, а я смотрела на банки и мешки и
думала: вот так сын обменян на гречку и консервы! Еще нам сказали, что семье
второго погибшего доставлено вдвое больше, но ведь у того жена и ребенок. Как
будто это нам было  важно.

Я спасалась думами о книге, говорила себе: когда-то я родила маленького
мальчика, а теперь должна помочь ему явиться в мир вторично - духовным
обликом... Даже на похоронах сознание  раздваивалось: журналист во мне
сосуществовал с матерью, я фиксировала и запоминала то, что  в другой обстановке
узнать будет невозможно... Если я тогда не "двинулась умом", то скорее всего
потому, что у меня было дело. 
На одном из венков я сделала малопонятную для публики надпись: "Соловью-певцу
от его страны" и про себя у могилы произнесла обещание довести дело до конца.
Тогда же я видела, как Гена почти  беззвучно шептал: 

-Я вернусь к тебе, Глеб.

 И он выполнил обещание. Демобилизовавшись, уехал домой, а через год проделал
ошеломляющий марш-бросок на один день по маршруту Приднестровье-Вологда. Это был
1991 год, в Приднестровье уже стреляли. Мы с Геной пробежали по магазинам - его
интересовали столярные и плотничьи инструменты, и он удивлялся широте
вологодского выбора. Но ничего не купил.

Дома Гена попросил перечитать записи Глеба, а когда я сказала, что буду делать
об этом книгу, заметил:



-       Дорого я бы за нее дал. 



Уезжать он собрался в тот же вечер, мы  уговаривали остаться хотя бы
переночевать, но он ответил как-то загадочно: 



-       У нас война...



И мне по интонации вдруг показалось, что ему это небезинтересно.

В поезд,  которым уезжал Гена, загружалась группа молдаван, они торговали в
Вологде фруктами. С интересом взглянув на них, Гена отметил:



-       Наши противники.



Он привез нам две бутылки молдавского вина: одну мы выпили сразу, а другую я
решила открыть, когда сделаем книгу. Она непочата и сейчас, спустя тринадцать
лет.