|
ЛЕОНИД КОЛГАНОВ |
ВПЕРЕД |
|
|
 |
Леонид Колганов. Средь белого ханства.: Книга стихотворений.– М.: Некоммерческая издательская группа Э. Ракитской (“ЭРА”), 2001. – 80 с. Издание 2-ое, исправленное и дополненное. На обложке – графика Е. Шепецовой и Т. Корнфельд. Серия: Русские писатели в культуре Израиля. | ||
| Для жителей России – 60 рублей. Для жителей стран СНГ- 4 доллара США. Для жителей стран дальнего зарубежья – 8 долларов США. При заказе 2-х и более экз. – соответственно: 50 рублей, 3 доллара США и 5 долларов США. |
|
От
издателя
Поэзия Леонида Колганова – явление уникальное. Её нельзя даже условно отнести к какому-либо поэтическому направлению. В России Леонида трудно было причислить к “традиционалистам” или же к “авангардистам”, к “левым” или к “правым”. Его и его стихи равно любили и любят (порой же, наоборот, напрочь не понимают) – и те, и другие. Леонид Колганов – поэт не просто “русскоязычный”, но по-настоящему, я бы даже сказала – отчаянно – русский. Поэзия его полифонична, многоголоса. Поэтический голос Колганова – не одинокая скрипка, а звучание эфира – та самая музыка эпохи, о которой писал Блок: ветер, воющий в проводах над огромной заснеженной страной, голос нищенки в пивной на окраине, рассказ бывшего не то партизана, не то полицая, полумертвый Брежнев и задушенный Рубцов... Колганов – поэт очень современный. Дойти до сути, испить чашу до дна, так писать каждое стихотворение, словно оно последнее в жизни, – всё это свойственно лучшим русским поэтам конца двадцатого века. Ледяной огонь, Сквозной пролом, Чёрный лёд, Пещерная ночь... и даже Гроб неба – сами названия стихотворений и пугают, и завораживают... Стремясь выразить невыразимое, поэт достигает высочайшего поэтического уровня, рожденного не формальным мастерством, но диалогом Души с Б-гом. Мне кажется, что в разрушительные для России годы, когда многие талантливые люди потеряли все жизненные ориентиры, Леонид Колганов не случайно репатриировался на нашу историческую родину: Господь хочет сохранить его для нас на израильской земле. Эвелина Ракитская |
||
|
“Уже много лет я слежу за творчеством Леонида Колганова, интересного прозаика и талантливого поэта. При первом же знакомстве с произведениями Леонида Колганова меня обрадовали своеобычная образность, истинная поэтическая точность формы, глубина мысли. Его стихи подкупают свой искренностью и выстраданностью. Всё, о чем пишет поэт, – идет ли речь о чистой лирике или стихотворениях гражданственных – пропущено через его сердце и душу”. Лидия Либединская, 1987 г. |
||
|
“...поразила стремительная непосредственность этих стихов, в сочетании с лаконичной точностью слов, и – главное – полная свобода самовыражения, независимость от чьих-то влияний, моды, подделки под абстрактную сложность, т.е. их самобытность... Затем я не раз читал с интересом стихи Колганова – очень личностные, всегда предельно интимно-лиричные, хотя по фактуре и темам это были стихи самые разные: о жёнах декабристов, безвестном солдате, “ветеране пятнадцатого года”, который забрел в современную аптеку; даже на такие невеселые темы, как реанимация или искусственные роды (так называется стихотворение)... Дело, понятно, не в темах, а в том, как воплощены они в стихах: здесь они воплощены с огромным лирическим напором, очень энергично, и – при всей своей, порою, мрачности или резкой тревоге, – в целом, от всего творчества Колганова остаётся ощущение радости и торжества личности, человеческого духа. ... Колганов несомненно настоящий, своеобразный поэт, а вот их как раз – очень немного среди пишущих стихи”. Александр Коренев, 1987 г. |
||
|
Коротко о себе
Я, Колганов Леонид, родился в 1955 году в Москве. Среднюю школу закончил в 1972 году. В 1974 году поступил в университет г. Калинина, откуда был исключен через полтора года за распространение стихов Гумилёва. В 1976 году написал историческую повесть (которая была напечатана в 1992 году в Москве, уже после моей репатриации в Израиль). С 1976 по 1980 гг. писал исключительно прозу. В 1980 году начал писать стихи. С 1983 по 1991 год они публиковались в “Московском комсомольце”, “Истоках”, “Литературной учёбе”, “Дне поэзии”, “Собеседнике”, “Смене”, “Московском вестнике”, в альманахах “Поэзия”, “Тёплый Стан”, “Пегас”, в коллективных сборниках. В 1989 году вышла моя первая книга стихов “Осеннее очищение”, а в 1991 году – вторая книга стихов “Бесснежные метели”. Лауреат VI московского и участник IX Всесоюзного совещаний молодых писателей. В 1989 году был принят в Союз писателей России. В 1991 году был рекомендован А. Вознесенским на стипендию Фонда культуры. Своим учителем считаю Александра Коренева, умершего в 1989 году. В мае 1992 года я репатриировался в Израиль. В январе 1994 года был принят в Союз русскоязычных писателей Израиля. Здесь, на моей исторической родине, в “Конце недели” (литературном приложении к газете “24 часа”) вышла моя небольшая историческая повесть “Сказка для взрослых”; в январе 1995 года в журнале “22” вышла статья-эссе “Быт и бытие”, а в феврале этого же года в журнале “Алеф” была опубликована подборка стихов. В том же году в Иерусалиме была издана книга “Пламя суховея”, а в 1996 году вышел поэтический сборник “Слепой рукав”. Затем были публикации в “Розе ветров” ( № 4, 7, 8) и в специальном выпуске этого альманаха — “Роза ветров в Москве”. Периодически публикуюсь в “Мастерской” (литературном приложении к газете “Новости недели”) и в коллективных сборниках. |
||
|
СТИХИ ИЗ КНИГИ
Леонида Колганова “Средь белого ханства” Светлой памяти моего учителя – прекрасного русского поэта Александра Коренева Черный лёд О, беспрестанные общаги Семидесятых сирых зим, – Безвременные бедолаги – Гудим. И что ни день – то переделка, Мир волчьими стежками сшит, И комендантша, и сиделка – Эпоха зрит. Ей – склеротичке – всем обязан – Я за постель и за постой, И, как ворюга, с ней повязан За белены настой. Что вместе с ней лакал, как лошадь, В семидесятые года, Нам Красная мигала площадь – Полынь-звезда. Мой вдох кончался – чистый, детский, И подступал задушный вал, Как старый лаборант в мертвецкой, Я – смрад вдыхал. В озёрах мертвых обитая, Как рыбоящер, каменел, Икру в слепой песок метая – Всё не у дел. Теперь иная лихоманка Ломает, словно костолом, Нахрапистая самозванка – Я ни при чём. Меня уносит электричка, Все пассажиры в немоте, Как будто к прежней склеротичке Мчусь сквозь метель. И, словно после карантина, Врезаюсь в девяностый год, Как наркоман без кокаина, Я сломан – будто чёрный лёд. Ничейная полоса А – Всё-таки – В России – я – и взаправду – был лишний! И – только изредка, иногда, Меня вбирала, словно экологическая ниша, Московского Птичьего рынка – зелёная – цвета надежды – вода! Лишь попав – на сей – таинственный рынок, – Да – и то – не в каждом ряду! Не везде! – А только – среди аквариумных тропических рыбок, – Я чувствовал себя как рыба в воде! Ведь – Я и Россия – Не стыкнулись – по тёмному счету – когда-то! И – только на Птичьем рынке – не находила на камень коса! Он был для меня, как для бездомного солдата, Большой и малой Родиной – ничейная полоса! Твои пути Твои пути – мои ухабы! Исподтишка твоим глазком Взирали каменные бабы – Я к ним в степи взывал тайком. Мои пути – твои изгибы! Твой лисий прихотливый нрав, Твои бока, скользя как рыбы, Меня водили, свет застлав. Твое былье – мое былое! Приблизились глаза-года, – В них ожидание глухое, И тёмная души вода, – И сила женского оскала... Когда – сквозь мрак ты шла ко мне: Былье глазами полоскала, Тряпье срывала, как в огне! Твои следы Сегодня любовь – отпетая – Последними колоколами, Как беженка полураздетая, Идёт обречённо за нами! В своей неизменной привычке Всё тем же тернистым снежком, – Её синеватые спички, – Спалившие море синички – Мы чиркнем с тобой вечерком! – И небо – раскинется степью, И ты, как полынь расцветая, В московском своем благолепье – Пройдёшься по тверди босая! – Твердь вспыхнет – зеницей павлиньей, И, словно медали в огни, Я вплавлю – в созвездье Полыни – Твои – золотые ступни! Когда же – небесное веко – Опустится, – нас от беды – В текучее звёздное млеко – Степные заманят следы! Видение Другую женщину целую – В заветной мгле! В заветной мгле ! И вру себе напропалую, Что нет тебя – на всей земле! Но – чутко тлеющие губы, Другую женщину любя, Как растревоженные трубы, Зачем-то вновь зовут тебя! И возникает легкий бред, Лишь затухает свет в квартире, Ты – высветляясь как балет, Колеблясь как свеча в трактире, – Необъяснимыми глазами – Чего-то ждёшь! Чего-то ждешь! И – словно трепетное пламя, Над пеплом лет моих идешь! А дальше вижу угасанье – Всего! Мерцающую тишь! И ты, как Севера сиянье, Над снегом зим моих скользишь... Красное ожерелье Мне везло на внучек палачей, Не простых – глобального масштаба, Не одна – средь яростных ночей – Римскою волчицей – выла баба! И стекало с шеи ожерелье, Словно кровь из под ногтей веков, А сама российская “Имперья” – Колыхала наш ночной альков! Рдяные сползали с шеи бусы, Словно кровь, стекающая с плах, И дымились жёлтые улусы – В бешеных расширенных зрачках! И – я сам тогда с её ладони, Что была вся – ледяных ветрах, Брал, как голубь, холода погони, И держал державу на плечах, – Что давила тяжело, как шуба, С тяжкого и чужего плеча... Тяжела ты, дочка душегуба, Тяжела ты, внучка палача! И теперь, тускнея что Овидий, Я отплыл и как свеча оплыл, И не знаю – стерв тех ненавидел, Или больше всё-таки любил!? Муза... Калика, калека, каличка, Является мне неспроста, – Замужняя алкоголичка, Неброских тонов красота! Из Тотьмы, из тьмы, из разора, Как – ступа Яги – в никуда — Влечёт! Не уйти от дозора! – Её – ведьмовского суда! Стихи тяжелеют, как стадо, – Зарезанных – в ряд – рогачей, – Исходят – губною помадой, И – тёмною кровью моей! Как будто – с того натюрморта, Которому боле ста лет, Оставленный после аборта – Вчерашнего! – Дышит послед!.. Из пара, из жара, из дыма, – Из всех – бесноватых годин – Она – из любого режима, – Из порванных всех пуповин, – Затянет меня, потежеле, Чем русская тяглая печь, – Дабы – по Фоме, по Емеле – Синайскую свечку зажечь ! Дабы – на российском этюде, Когда прорастет смерть-трава, Пред нею качнулась на блюде – Больная моя голова!.. Когда ж – о Фоме, о Ерёме — Пойдёт черносошный галдеж, – Я буду – пред нею – на стрёме, Как кляча – на ржавый правёж! – Не – Рдяный российский царевич! – Из желтоволосой травы – Я встану пред нею – На – Вечность – Хазарином – Без – Головы! – И выдаст – неброское тело – Ея – мне – такие круги – На самом последнем пределе, Что – В – ступоре – Ступа – Яги! – Княжого не надо удела, – Коснись лишь – бессрочно – меня, – Её – светоносное тело! Её – золотая ступня!.. Верней – смертоносное тело... Верней – гробовая ступня... И,– Словно крымчак – Суховею, – Лишь жару пяты буду рад – Ея – Истлевая под нею, – Как рухнувший – в пыль – Каганат!.. Она ж – Средь болотного пара, Как леди, чьи руки в крови, Иссохнет – затем – от угара, – Задушенной нашей любви!.. Неопознанные объекты Бухал я: не то с полицаем, Не то – с партизаном связным, – Как бомж, неопознаваем, Он был не чужим, не своим. Погиб ведь начальник отряда: Начальник гестапо повис, Его же ждала то ль награда, То ль пули карающей взвизг! Уставший от сучьей всей жизни, У бога прося лишь покой, Он пил, как на собственной тризне, Не ведая, кто он такой. Всё более путаясь в дебрях, В бегах от сумы и тюрьмы, В – души неизведанных недрах – Петлял, как в лесах Костромы... А – может быть – все мы связные, Сводящие пол с потолком, И смутные все позывные – Добром ли аукнутся? Злом? Не тем, не другим и не третьим, А чем-то – шестым иль седьмым, – В истории спутанных нетях – Запутались так же и мы! И – в собственных путах повиты, И – жилами связаны зло, – И кружим вдоль нашей орбиты, Как оборотни с НЛО! Сердобольность 1. Хоть у Каина – Самого спроси, – Любят неприкаянных – На – Руси! Любовь эта – неминуема, Необъяснима! Непредсказуема! 2. Я помню пивнушку – На краю Москвы, – Сухонькую старушку, Пропитую до синевы! Востроглазую и востроносую, Канючившую меж столами, И публику стоеросовую, Как маленькими стволами, – Дырявившую – красными глазками – Побирушки-алкоголички, – Такие расскажут вам сказки – В – каждой шальной электричке! Поведают о детдоме, Поволжье и Колыме, – И – о Великом Разломе, И – о Большой Полынье! И – о Вселенском Пожаре, Спалившем когда-то семью, – И – будут всегда при “наваре”, Оплакавши долю свою! 3. Она ж – выдавала себя – Не – за дочь лейтенанта Шмидта, – А – по Ежову скорбя, Была – мышьей пылью набита! 4. Словом – пыльным – всех веков – С канцелярских папок, – Словно – звоном – всех оков – С “Человекосплавов”! 5. Без всякого там покрова, Представьте – у всех на виду, Представлялась – былой секретаршей Ежова, – Застывшею без пенсии, – Как “Гегемон” над Преснею, – А – в тридцать седьмом году – Было повыбито им – Сорок тысяч высшего Комсостава, Да – что – по сравнению с ним – Григорий Лукьяныч Скуратов! – То бишь Малюта?! Так – малютка-приблуда! 6. Но все суетливо вставали, Ей водку и пиво лия, Представьте – ей все наливали! Зачем-то налил и я... Представьте – ей все подавали! Зачем-то подал и я... Селифан и Петрушка Всем ворогам, – Что Россию когда-либо трогали, Была она, аки мономахова шапка для Сеньки, не по уму, – А – всё потому – Что изучали по Толстому и по Достоевскому, – А – надо было – по Гоголю, – И более – не по кому! Что – в Птице-тройке, Пронзающей все пространства, – Сидит аферист Чичиков – Уже – было замечено одним из героев-чудиков Шукшина, – А – вот – вся пагуба – пиршественного приятства – Всего купецкого хлебосольства! Да – византийского коварства! – Никем из мудрецов Запада – не была учтена! Потому – и закончил Николай Васильич – Лишь первой частью – полёта сего! – Так и не дописав – вторую и третью – бессмертной книжки, Что – спереди сидя – правил Тройкой алкаш Селифан, А – сзади-то – и не было никого – Окромя Петрушки-воришки! Но – в серёдке – зато – Сидел ведь не Чичиков-плут, а – сам Гоголь! Как летучая мышь в темноте, он скользил – ирреальным мессией! И, как Вий, всё незримое видел и трогал, – Он и был – всей Россией! “Оно”... “Воспоминание о будущем” – это название одного “научно-фантастического” фильма, а также одноимённой книги Анисима Кронгауза. – Евреи и масоны – Засадили меня в сумасшедший дом, – Но фюрер меня освободит! – “Оно” бегает по какому-то, словно в гоголевском “Вие”, – Очерченному мелом кругу – И эти слова то и дело кричит! Кричит эти слова то и дело, А само “Оно” словно подёрнуто какою-то дымкой белой. И кричит “Оно” эти слова – Из-за этой – из-за белой дымки, Но самого этого существа – Я почти не различаю, словно всего обмотанного и перемотанного – Бинтами и марлей, – Уэллсовского “Человека-невидимки”! Временами из всего этого, будто из белой марли марева, Вырисовывается – то какая-то – с воспалённо-слезящимися глазами – Старуха! То какой-то – явно страдающий тайным пороком – Ущербный на вид мальчик! А потом всё опять становится тихо и глухо, И пропадает куда-то ужасная эта старуха, – И, словно пока ещё не чёрт, – А – лишь высунувший на миг – Из тёмного омута зелёненький илистый пальчик – Чёртик! – Пропадает куда-то и этот – странного вида мальчик! – И далее – всё уже видится совсем нечётко... И мне кажется, – Что в какой-то другой жизни, Я уже видел это странное существо, – Как что-то более реальное и сущее, И что сейчас сиё полумистическое явление его, – Это, – В чистом виде – воспоминание о прошлом, – А, может, – о будущем?! Мой пепел Двадцать лет поили нас, как сватов, А теперь не поднесли вина, – Чтоб пришли всебя… Лишь псевдосвятов – Местничества высится стена! – Между нами – шаткими – и властью, И – замшелый – всё пылит кирпич, – Прежнего разгула – соучастник – Сокол – культа! И застоя – сыч! Нам досталось тяжкое похмелье! Морем? Спиртом? Чем его залить?! – Милая, отбросивши веселье, Купит йод – меня в себе спалить! Йод – ведь тоже – на спирту и море – Настоялся! Выжигай дотла! Замесили мы свой плод на горе, – Но его ты выжечь не смогла! – Как всех нас – не до конца спалили, Мозг разъели не до костяка, – Лишь извёсткой вдосталь ослепили, Что валилась с полумертвяка, – Чьи – безбрежно – рассыпались брови, Каждый волос нёс – распад! Разлад! Оттого – всяк – нынче жаждет крови, И никто ни в чём – не виноват! Милая! Мой плод – тебе не нужен, Как стране мы были не нужны, – Взор твой – скользким недоверьем – сужен, И глаза – безвременьем – полны! Разметавши – Времена – Рукою, – И словам ничьим уж не внемля, – Ты лежишь – пустынною тоскою! Так глядит – забытая земля! – Почерневши – средь годин тревожных, Одряхлевших слыша хряст костей, – Ждёт, томясь, событий невозможных, И – в – возможность самую вестей – О – событьях – верит и не верит, – Так не верят – в ветер перемен – Те – пред кем закрыты были двери – После всех декоративных смен! – После похорон – больших! Бодрящих! И всего – чугунного литья! Милая – ты видишь – пепл пропащий – Над Москвой взметнулся! Это – я! – Чтоб опять на твой – покой – спуститься, – На тебя – спалённую – мою, – Как усталый эмигрант забыться, Что в своём же прикорнул краю! – Что – пройдя сквозь длительные муки, – На – чужом пиру! В – чужой судьбе! – Перебежчиком раскинув руки, Припадает сладостно к тебе! Земной разлад Чем напоить тебя, моя землица? Своей ли кровью? Кровью супостата? Когда в ночи передо мной двоится Всё тот же лик: лик ворога и брата. Его лица – Две разных половины – Вперяются в меня, любя-губя, И я, чутьем пронизанный звериным, В одном из них – вдруг – узнаю себя! Я – твой разрыв-разлад, – Моя Отчизна, – Но слышу шёпот: “Мне не прекословь, Чтоб я могла вдвойне упиться жизнью, Чтоб я жила – нужна обоих кровь...” Сорок дней Памяти Леонида Губанова Словно листья, готовый к отлёту, Отлетел серый стон твоих глаз, И души неземному полёту Не страшны псы борзые сейчас. Смело выйдя навстречь листопаду, Обнажилась древесная голь, И души вековому разладу Не страшна ни одна из неволь. Лишь над гранью печальных стаканов То ль моя занавеска скользит, То ль какой-то неведомый странник Сорок дней предо мною сквозит. Отлетай! Сорок дён пролетели! И, как ведьма, любя и губя, Мать босая бесснежных метелей Отпускает на волю тебя... Марфа... Из страстного и тёмного сказанья Она пришла неповторимой притчей, – Жемчужиною, всплывшею из грязи, И – молодой невестою опричника. И – той сирени насурмленной веткой, Лишь смутный стон погибших поколений – И женщина шестнадцатого века, Чьи иродом целованы колени... В сумерках Сгустилась сумрачная брага, Тугих времен крутой замес, Как тать взирает из оврага, Так потаённо смотрит лес. И нависает грозный улей Медвяных золотистых пчёл, – Пронизан предвечерней пулей, Степной снижается орёл. И вот готова медовуха, Скользит полночная сова, И шепчет древняя старуха Полузабытые слова. И волхования находят, И душат женщины врагов, И Ярославнами восходят Из крови, грязи и снегов. Невыносимо человечьи Не затихают голоса, Как будто отступает вече В непроходимые леса. Бессмертники цветной станицей Колышут память тут и там, И дух мой с белкою и птицей Перелетает по кустам. Опалённая крушина Крушина – кустарник с чёрными несъедобными ллодами. (словарь Ожегова) В крещенскую ночь 1971 года большой русский поэт Николай Рубцов был задушен в бане своей невестой – поэтессой Людмилой Дербиной. Недавно она выпустила сборник стихов под названием “Крушина”, целиком посвященный памяти Рубцова. Россия – родина Рубцова, – Россия – Вологда Рубцова, – Россия – Дербина – Рубцова, – Он – с ней – навечно окольцован, – Он ею – вусмерть – уцелован! Она – манящая кончина! Она – летящая крушина! Крушина – с чёрными плодами, – И – опаленными крылами! Калина красная цветет, – Крушина чёрная – грядёт! Крещенье... Баня... Дымовина... Россия... Родина... Крушина... Россия... Родина... Крушенье... И – липкой ночи наважденье! Который день, который год, – Чернеет банный дымоход, – И – не находит себе места – Крушинно-чёрная невеста! Платок из Павлова Посада Платок из Павлова Посада Я подарил тебе на днях, – Когда вновь свидимся, услада, В каких краях иль лагерях? О, приведись в бреду увидеть, Когда последний час придет, Двоих – греховную обитель, Где у ворот – конвойный Пётр! И – больше ничего не надо, Коль – сам апостол на часах, Мы снова встретимся средь хлада – На – подконвойных небесах! Пусть – на земле оставим людям: Душевный стыд! Телесный срам! – Но – твой платок посадский будет Над нами плыть по небесам. И – пусть – бросает в пламень адский, Или – в цыганский мерзлый пот, Но знаю – твой платок посадский – Меня к посаду приведет! На – всенарочных перетягах – И – супротивных поясах, – В себя втянувших – Всё, – Две тяги – Сойдемся – вновь – на полюсах! И – на полярных перевалах, Средь циклопического льда, – Всё растопившие – Две лавы, – Застынем, что небес гряда!.. Платок из Павлова Посада Тебе я подарил на днях, – Мы снова свидимся, услада, На – пересыльных небесах! Снежное поле... Зарделое тело заката Над саваном храма сего, – Но эхо былого набата Раздвинуло стены его! И не был он взрывом низринут, Готовый на смотр и на слом, – Ведь мертвые сраму не имут, Погибшие всходят зерном. Люблю – несказанно, незнамо – Лишь смертную нашу красу, И пустошь поющую храма, Как падшее небо несу! Звезда в снегу Когда все бешеные суки В моей визжали голове, Когда я подыхал от скуки В постперестроечной Москве, Когда вся чёртовая нежить В моей роилася груди, И – век звездою желтой метил Мои последние пути, Когда от желтого безумья – Я – дёгтем тёк по воротам – И время – сотней чёрных мумий – Гналось за мною по пятам! – Тогда я погружался в темень, И уходил за перевал, И – только Врубель, словно Демон, Меня крылами покрывал! – И стыла злоба – белой прачкой – Ведь было ей шипеть невмочь, – Под сенью крыл его парящих – И оставались я и ночь! – И ночь брала и уводила Под белолепное крыло – Царевны-лебеди... и было От снега мёртвого бело! – И я бежал под ржавый гогот, И задыхался на бегу, И, словно желтый магендовид, Горел и не сгорал в снегу! И – в разлитой желток нерусский – Вливался из последних сил, – И – как метеорит тунгусский, Всю душу, как тайгу, спалил! Но – и в беспамятстве глубоком – Зачем-то вижу сквозь пургу, Как – пред заснеженным острогом – Звезда купается в снегу! И – вот уже – вонзаюсь в вечность, Российским холодом палим, – Всё той – звездой шестиконечной – Как шестикрылый серафим! Мертвый волк на снегу Отшелестев – Сухою кожей, – Былой души, былой любви, Ты видишь, – я не стал моложе, И – в даль былую не зови! Всё – Напоследок подытожа, Вся – на возвышенном юру, Былой души – сухая кожа – Змеёй – сгорает – на ветру! А – Плоть – Летит – как пуля-дура, Сквозь – жизни тёмную пургу, – Былой любви – седая шкура – Дымится – Волком – на снегу! Пламя в рукаве За что благодарить судьбу, Стезю поэта? Я видел – Сталина в гробу, Хотя б – за это! И знал пальбу, и знал гоньбу, И суки – висли, И нёс Россию на горбу – В снегах, что скисли! Она сказала мне: Уйди! Смени Планиду!.. Но я – ношу её в груди, Как Атлантиду! И – сквозь тупое забытьё – Одно и то же, Я вечно чувствую её – Мороз под кожей! И – на томящей мураве, В – тревожных паузах, Она – что пламя в рукаве, Метель – за пазухой! И – я благодарю судьбу, Свою планиду... Горит снежиночка во лбу – Звездой Давида! В провалах памяти глубинных... В провалах памяти глубинных, Где с давних пор сплошная мгла, Словно в колодцах-исполинах, Тьма вод застыла, как смола. Застыли в янтаре – прарасы, И миражи, и мятежи, И – вдруг – на площадь вышли сразу Из неприкаянной души! Прапамятью былого лома – Все мишки встали на дыбы, – Всей смутной близостью погрома, Всей душной почвой – без судьбы! Прапамятью подкорки донца, Песчаной памятью гюрзы, Подземной памятью колодца, Военной памятью грозы – Тьма вод идёт – в подтёках тёмных, Мычаньем тужась доказать – Всю самость – орд себе подобных, И – не умеющих прощать! Вращая оком исподлобно, Белком налитым бугая, – Вся тёмная вода утробно – Уже выходит за края! И, словно вал, валит на паперть – Былая лжа! Былая ржа!... В глазах толпы пылает память – Слепой прапамятью ножа! Двадцатый век в России Турецкий вал и Татарский вал – основные бастионы Перекопа. Всухую насосамшись и упившись, Рать посуху пошла на абордаж, – И, словно выкрест, вкривь перекрестившись – Пред коммуняками вспять отступал Сиваш! И сам Господь, все времена стреножив, Как дирижёр вселенский замирал, Когда пред ним валился – обезножен – Турецкий вал! Затем – Татарский вал! И – средь ржанья – солдатского и конского – Шинелька серая зарю заволокла, – Когда по лестнице железной Маяковского – На эшафот деревня-мать взошла! И – мертвенный – в последний раз на сцену – Прошёл он сам, как коллективный Босх, – И – трупный яд ему плеснули в вену, И мёртвая вода объяла мозг! И бился, словно падший ангел смерти, Закат Европы – на остзейском льду, И – век – всадил себе свинец в предсердье, Как Маяковский выйдя на ходу, – Сам из себя... Лишь гул далёкий длился, И колокол вбирал в себя беду... Двадцатый век, как гений, застрелился, Закончившись в тридцать седьмом году! Мои пожитки-пережитки Мои пожитки-пережитки, Как чёрствый хлеб души моей, Как стих, обветренный в отсидке, Чем заскорузлей, тем верней! Так мастерит на скалах ветер Нерукотворные черты, Так – на томительном конверте – Слова – из вечной мерзлоты – Дрожат в мучительных наплывах – Сквозь крови спёкшуюся ржавь, – Таких родных и вместе гиблых, – Хоть – свадьбу ледяную правь! Так холостяцкий запах спёртый – Стоит – надёжный, словно пря, Так стерва честная – притерта, – Что приходила не зазря!.. Мои пожитки-пережитки, – Бомжи души – не холуи, – И на последнем – на избытье – Их не отдам – они мои! И – на убыточном избытке – Руси – расхристанной души, Они подхватят под микитки – Меня – Исходом оглушив, – Словно французы, снявшись спешно, В своём двенадцатом году, – И – из Москвы, горящей грешно, Что из курной избы, уйду, – Как уходили недобитки, Осины недополучив, И лишь пожитки-пережитки – Пойдут за мною, как бичи! И, как последние полушки, Они останутся со мной, И – лишь тогда воскреснет Пушкин, И – плач души! И – ветра вой! Россия, или Кровь земли Свежа, как свежая могила, Своею кровью земляной – Меня втянув, – Не отпустила – На Средиземный “упокой”! Моя душа – в тебе зарыта, В твоей крови, как труп в земле, И – не жива, и – не убита, Как отрок – в углической мгле! Она блуждает по России – В годину новых бед и смут, И все поводыри слепые – В глухой ночи её ведут! И – Вот уже бреду – По локоть, — Как призрак – в углической мгле, В – крови земли, густой, как дёготь, И – вязну в собственной смоле! Лесной пожар Окружён и придушен, Как древесный пожар, Я живу без отдушин, Я живу без стожар! Мне стожары не светят, Мне не светят огни, – Лишь болотные дети, Да трухлявые пни, – Из размытых обочин, Из разбитых дорог, Где восход скособочен, Где закат изнемог, – Меня манят, как прежде, В окаянные дни, – Где московских предместий Клин врезается в Клин! Где варяг обезличен После стольких личин, Где с натугою бычьей Зырит новый купчин, – Где ладья без уключин, Где истлела стерня, – Где я был неразлучен! Где забыли меня! – Ведь – забыла и эта, Ведь – забыла и та, – Как смешного кадета, Иль – слепого крота! Где устал забываться, Как глухая вода, Где истаяло – братство – Что свеча – без следа! Пусть смешна и невнятна Сих – нелепость – словес, Но горим незакатно – Я и призрачный лес! Каплет с огненных веток Золотая смола, Будто лес заповедный, Я сгорел не дотла! Всё темно и неясно, Жизнь сквозь морок несу, И – она так прекрасна, Словно пламя в лесу! Пещерная ночь Прорезались зубы-кинжалы У наших московских котят, И глаз голубые кристаллы Пещерною ночью горят! Выходит она из пещеры, Как тигр саблезубый на след, И – свет всей космической эры Отброшен на тысячу лет! Назад откатила эпоха, Танк-тигр протаранил её. Ревёт гулевая дурёха, Отброшена в добытиё! И – от саблезубой улыбки Расходится мертвенный мрак. Порезы, прорезы, ошибки, И вновь на отшибе – дурак! Отброшен накатною силой, Своей нутряною волной... И яростно всходит Ярило, Всплывает Перун над страной! Горыныч парит над Москвою, И зубы драконьи – в сердцах – Железным прорезались строем, И старый языческий шлях – Уводит за десять столетий, За Тотьму, за Кострому, Где все саблезубые дети Осветят оскалами тьму! Уводит за льдистые тропки, За прежний порожистый кряж, Где все первобытные глотки Озвучат пещерный пейзаж! Где те же кувшинные рыла, Как бесы, по кругу кружат, И таинство – лебедью сплыло, И сказы, как избы, горят! И нет ни рубля, ни рубахи, А только темнящий угар... И прежние синие ряхи Сварили свою Птицу-Жар! Стихи 2000-2001 гг. Ночь и утро.... Мне кажется, что дом наш валится, Как ветхое жилище турка, С лица любимой пудра катится, Размокшая, как штукатурка! И вот вся жизнь ее отброшена, Как пудры пыль после балета, И опускается подкошенно – Мне на колени бабье лето! И, словно духоту вселенскую, Что ночь кромешная исторгла, Я на руках размытость женскую Держу с языческим восторгом! Вдоль-поперёк смывая разные – Межи меж Западо-Востоком, Она, что Лета-первозданная, Влечёт к неведомым истокам! И вот она уже бескрылая, И вот она уже дневная, Но – всю себя светло раскинула, По-прежнему всё размывая, – Неподмалёваннная женщина, Вся – безыскусственное утро, Уже не вечная, а вещная – Из гаснущего перламутра! Гроб Неба, или поэт, читающий стихи в Доме престарелых Песчаные бури его замели, Как всё поколенье пустыни, На мёртвые воды угасшей земли Застывшие складки накинув! И мёртвые глыбы, как книги судеб, Стихами его исписали, И вот он, шурша, как больной скарабей, Скорбит в незаполненном зале! Стоит он на стрежне пустынных зыбей, Песчаные волны стреножив, Как жёлтые свитки умерших морей, Трепещет старушечья кожа! Ему рукоплещет желтеющий вал – Изогнутой мерной змеёю, Какие б псалмы он про высь написал, Когда б не зарыли, как Трою, – Как тушу, как душу, как горнюю весь, Как все каравеллы пустыни, На всё поколенье, какое ни есть, Гроб Неба, как крышу, накинув! И небо в алмазах, и небо в гробу, Над ним, как миры, проплывали, А он каменел, уподобясь столбу, В пустом, как величие, зале! Пустота... Как повешенный Саванарола, Громовой извивался язык, И сивушно-синюшно-пунцовый, – По-индюшьи взлетал кадык, – То исчадьем былого раскола, Предо мной гость нежданный возник! Был он сущий – “сова на рыло”, Доморощенный Пустосвят, И пустая, но страшная сила – Всё манила меня назад! Я опять превращался в ребёнка, Под его перегаристый дых, И терялся – в распутье, в потёмках, И – в отрепьях кошмаров ночных! Куролесил я с ним по-изгойски, Погружаясь в Отечества дым, А затем – по-альпийско-тирольски, Воспарял вдруг к вершинам пустым, – Где и горние духи не веяли, Но валился с высот в духоту, Между Ветхим и Новым Заветами – Заполняя собой тесноту, Между русскими и евреями – Заполняя собой пустоту! Не давила, тесней и комичней, Ни одна так меня духота, Если есть пустота – всех трагичней, Я – та самая пустота! Как душа рокового раскола, Пред собою я ночью возник, И пылающий, словно крамола, Был раздвоен мой гиблый язык! Чёрный ящик души Не высветляйте черный ящик Моей взорвавшейся души, Когда поверженный, как ящер, Паду в немерянной глуши! И мёртвый свет, как нож хирурга, В ночном зарежет жеребят, Души незримые хоругви, Взметнувшись, тихо отлетят! От раздиранья мрака совы – Мои – ослепнут на свету, И звери ночи – Все, – от псовой – Погони – в никуда сплывут, – Как тайные ночные птицы, Быть может, в рай, быть может – в ад, Лучи дневные, как убивцы, Живую ночь души пронзят! Её густую влагу линзой – Мертвящей – выжгут, словно плод, И будет мрак души пронизан, Как мамонт, врезавшийся в лёд, – Стеклянно-ирреальным светом, Которого на Свете нет, Оставьте мне хотя бы этот – Подземной ночи дымный бред! Оставьте мне мой чёрный ящик, И тишину, и темноту, Лишь в них душа меня обрящет, Как птицеящер на лету! Душа в земле Бросил я Кремля златую шапку, Чтоб с пустынным слиться житиём, Мою душу, как мою прабабку, Закопали вороги живьём! И пришлось метаться и колоться – Мне всосавшим вместе с молоком – Воды из отравленных колодцев, Мёртвые слова политруков! Что же я стою у ямы злачной, И не ухожу за окоём, Пораженный немочью столбнячной, Погружённый в русский глубозём? Ведь – пронзённый холодом глубинным, Я дошёл до белых голяков, Ослеплённый белизной пустынной – Средь столпов, столбов и столбняков! Лишь в ночи лечу, как чёрный вестник, Прозревая душу в мертвяке, Ну, а днём на том же самом месте – Застываю в русском столбняке! Москва и Солим (Солим – одно из древних названий Иерусалима) Я не знаю Россию, В ней давно не живу, Но, как грешную силу, Вижу только Москву! Я не знаю Израиль, Столько лет им храним, Но из ада, из рая, Вижу Ерусалим! Но Москва не Россия, Она меньше и больше, И греховная сила – Полыхает всё дольше. Но Солим не Израиль, Он – и больше и меньше, Но меня вплавил-вправил, Как расплавленный перстень, – В золотую оправу – Раскалённого вида, Словно в белую лаву – Всех псалмов царь-Давида! Осиян и кромешен, Среди прочих калек, – Я – и больше и меньше, – Не совсем человек! |
||
|
|
|
КНИГИ НАЗАД: |
КНИГИ ВПЕРЕД: |
|||||
| Виктор ГАВРИЛИН | ||||||
| Вячеслав МОРОЧКО | ||||||
| Борис КОМИССАРОВ | ||||||
| Вера ГОРТ | ||||||
| Дан МАРКОВИЧ | ||||||
