Москва

2000

Сказки про мифы, идеи, и мир

Пилот

По непроверенной информации, "одинокий американский самолет был сбит ПВО".

1. Пилот пожелал стать героем, как в Top Gun'е (камера показывает шлем, темные очки и руки на штурвале; "Roger!"). Одиноким волком и белым орлом на враждебной территории, нарушив, разумеется, приказ трусливых командиров, он истребит все мишени bad guys во имя демократии, Америки, прогресса и (своего) героизма.

2. По нитям новостей BBC–CNN примет к сведению весь мир. Политическое сочувствие траурной речи и геополитическое обещание отомстить, ноты, договоры, союзы и удары. Некто, в одной стране, услышав о смерти в обрамлении комментария, возрадовался первой пощечине, грядущему началу поражения – наконец-то безнаказанно обнаглевшему дали сдачи.

3. ...Полеты были для него просто job: давным-давно порушенный романтический идеала летчика (такого, как Отец); одни (скучные) бумаги и (гражданское) начальство. Только суперсамолеты и недавний перевод в Залив давали надежду. Он любил свою жену, несмотря на то, что подолгу отсутствовал, а она закатывала истерики и грозила развестись; у них родился ребенок.

4. Взорвался ли самолет за считанные секунды, или долго, испуская клубы черного дыма, падал навстречу несущей смерть, гостеприимной жаровне-земле? Пилот не успел ничего почувствовать, или вся жизнь пронеслась перед ним? Он вспомнил о семье или прочел молитву? Что он увидел после смерти?

Дьявольски мощные бледные пальцы щелкают по Клавиатуре Мира.

Все люди – подключены – корчатся в муках и – стираются.

Какой-то, иной, не отсюда, пешком подходит, и покрытыми патиной бронзовыми ножницами перерезает провод.

Однако провод неуязвим.

Откровение исполняется.

На кресле спереди меня с оранжевого воротничка свешивается соломенный, благородно потускневший от времени локон. Я влюблен! Я хочу объяснится в любви либретто Песен любви, виртуозно наложенных раздвоенным высокоэстетичным (лейбл, цвет, конструкция) артефактом на скульптурные раковины моих слегка оттопыренных, тронутых шелушением ушей. Alas!.. В данной сцене слова не передадут ей почтительно спелые, пахучие яблоки означаемого на подносе – только золотые..

Пускай лучше мычит чувство – а оно нуждается в близости наподобие сиамской или симбиотической, а нас (меня и ее) разделяет пол, сиденья, этот поезд, эта страна, мой чужеземный выговор и правильный язык, класс & культура, свобода бежать.

Меня спасет победа над рассудком, возврат к бесстыдному биологическому действию, животная, языческая страсть – но фаллохуйпенис, отливающий машинным маслом, небрежно обернут в подарочный крикливый шорох целлофана.. За стеклом пестрым кашмирским покрывалом проплывают ухоженные домики, огороженные садики, люди, приличия, законодательства

Я прирос к дивану и распустился в нем, как цветок; Тело покоится. Иногда, погожим майским деньком, свет истинного мира пары оконных прямоугольников вконец ослеплял теле, в изящнейших полуденных пропорциях перемешивая транслируемую реальность с отражением статичной городской жизни, это было как тень обнимает свое тело.

"Я включился"

раскрытие глаз –

явление мира

творение других

дверь в То

Здесь – тишина и вещи, там – образы.

Дерзнувший телом ринуться туда разобьется о внешнее стекло (или, обрезанный острыми краями расколотого экрана, проползет-таки внутрь, к священному пространству миллионов); но дайте глазу застыть в одной точке, и TV с благодарностью войдет.

О, пенорожденные человекобоги, инженеры и продюсеры! наивнее детворы на рыбалке в воскресенье! Ваши пятиминутные крючки, еле удерживающие обильные, сочные, халявные приманки – альтернативный (и только!) источник пищи на шведском столе родной стихии! Уже тотальными не быть вам ловцами душ человеческих!..

Я же заполучил любовь на час сериала, дионисический экстаз сатиров-юмористов и поп-див; я владею миром (версиями 54 каналов)!!

..Треск молнии, архи-свет, ядерный взрыв?? Выключили телевизор, и я оставлен в непривычной темноте – всё, на некоторое время, перестало существовать.

Ее привязали к дивану на заброшенном складе, напротив работающего телевизор, до выключателя которого она не могла дотянуться. Ей оставили еду и питье, пиво и попкорн, и надо было брать пищу ртом и сосать с миски, как животное.

На седьмой день своего одиночного заточения она предпочла отравиться и набила желудок до слез, до боли – однако все ограничилось заблеванным диваном; моментальный суицид и не требовался – она и так уверенно превращалась в придаток телевизора. Чистенькая, стеклянная картинка на экране возбуждала в ней бешенство и отвращение, она хотела телевизор очеловечить, замазать, исказить своей слюной (он автоматически очищался), хотела разбить ногой, но не могла дотянуться, и, казалось, конвульсивно дергалась. Приходилось успокаиваться и продолжать сеанс. Со временем она привыкла отключаться, пробуя думать о чем-то другом, но закрыть глаза не получалось– экран ее видел сквозь веки.

Ближе к вечеру излучение, видимо, становилось опасным, у нее текла кровь по всему телу; обмазанные теплой липкой жидкостью глаза могли наконец отдохнуть. Ночью ей уже мерещился в шуме помех вещий голос Бога и музыка родной земли, в мельтешении черных и белых точек чудился несказанно прекрасный волшебный мир грез, куда она перетекала, засыпая.

Рано или поздно, телевизор сжег ей глаза, к тому времени она мечтала вновь попасть внутрь экрана, где у нее не будет такого гадкого тела.

Всё вздор; чтО я могу сказать о том, что по телеку?!

Девушка Джона выгнала его курить на улицу, на задний дворик; и он раздраженно дымил сигаретой.

Услышал, как вокруг поют птицы (и шумит город вдали), увидел спокойно проплывающие по чистому и темнеющему закатному небу розоватые облака, ощутил воздушный аромат ветра и полевых цветов. И затушил сигарету о сырую землю?

Почва, прах и пепел. [Открытые лопате.]

Прямо на их ряд с криком надвигалась толпа молодых (где-то блеснули упавшие очки) демонстрантов.

– Пли! – прозвучал позади бесцветный голос командира. И он выстрелил, и заговорил:

– Насилие бессильно против революции! Никакие пушки и смерти не остановят приход нового. И поэтому я давлю, бью вас! Беспомощно опускаюсь до самОй силы. Ребятки, я тоже революционер!

Перезарядка.

– Я помогаю вам деньгами, патронами – мы все играем свои роли на своих местах, не визжите! Ты, сволочь, зачем плюешь на стариков?

Это не пропаганда! вот, я бросил свою винтовку! Сами же постареете – не плюйте в свое будущее! Оно конечно, вас простят... Охолони, дурак! Кончай помогать миру двигаться, он и так повседневно меняется со скоростью света – выше, быстрей, больней!

Пуская слезоточивый газ:

– Эх, деточки, вы б знали, как вредны, глупы и безнравственны все подряд идеологии, развращают они, уродуют, оболванивают! Стадные увеселения... Сидели бы вы лучше дома, читали книжки, писали заводные стишки!

На предпоследнем этапе подготовки книги (осень 1999 г.) со мной произошло многое, то, такое, что все слова и тексты надолго показалось в сравнении с этим ничтожным, песчинкой, пылью, лишь одним из прошлых состояний*.

Наклоняется над подстреленной коротко остриженной девицей:

Так подумал: что мы здесь делаем – уже смешно и глуповато. Нет, все-таки нет, хорошо побыть зверьми, зверьками, а? Быть!

Поют выстрелы в тишине, без слов. Озвучат новостями, мартирологами.

– Здравствуйте.

– Добрый день.

– Скажите, у вас есть бумага RQ17302?

– К сожалению, уже нет.

– Спасибо. Черт-те что...

– Простите?

– Да нет, неважно.

– Я всего лишь усталый чиновник.

– Э-э... Да-да, конечно.

"В Sierra-Leone, Aфрика (романтика guerrilla звука) революционеры захватили президентский дворец.

Так значит, на Земле затерянные есть места, не тронутые "мещанским, буржуазным" миром, каждодневным не-видением Бога-Творца, асфальтом, новостями!

Есть еще на Земле возможность "мужикам" в Military-Style Streetwear и книжным/сетевым "бунтарям" окунуться в говно революции (побеждая самих себя, не идеи) свободой оружия в руках, (не) за кого на (взаправду!) грязных, глохнувших джипах, с (аутентичными!) гранатометами; в оптимальном, первозданном тропическом раю (как показал крутой боевик).

!Баста! Хватит быть видиком крутого парня компьютерных игр, хочу понюхать "виртуального" пороха плечом к плечу с афро-американской лесбиянкой-камикадзе, за экологию тропического леса, отложив на время соседний супермаркет, boy/girlfriend и университет.

О, сражаться на картин(к)е боя, в отсветах титана, кремния, проводов и (оптического) стекла, перед воинами-героями-интернационалистами-репортерами в кочегарке millennium'а, когда ехать больше некуда (а дело было

вечером...

(Это мой репортаж.)

– Вот что.. освободите меня!!! убью себя я я перережу руку бритвой! вот! Не могу дальше я претворял страдания переживания в искусство красиво долгоиграющее раковинное! Всегда мог разучился, придурок, бездарь, мозгляк

я импотент не

способен совершить самоубийство! мама без меня не проживет, умрет,

возможный этот грех грех грех заковал съел изнутри.

а теперь просто живу я незачем жить! не хочу ЖИТТЬЬ!!

– Да-да, говорите.

– ну ну КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ДАДАКАЕШЬ??? молчишь?!, я что не ведаю что там вытворяешь! Мы в диалоге, е..твою мать – рассказываый, продвигай меня куда-то! а то убью!!!!!!!!!!!!!!!!!

– Пожалуйста, подождите. Не вешайте трубку, сейчас я вызову к вам врача. Скажите ваш адрес.

– Ты – МОЛЧАТЬ ! МОЛЧАТЬ ! я сказал!!! жиизнь мая – пьивать ты на`ё хаатела Выплняшь свью работу выплняй свью работу – а я – СВОЮ!!

– Не делайте этого! Подумайте о вашей маме, о вашей возлюбленной...

– Милочка! , валяй твою функцию – убеждать; утешать; психологизировать – для чего я тебе звоню. Все должны работать как положено вот у меня долг бессвязно исповедоваться, вот

– ...Вы помните, как пахнут розы?

– НЕТ я на них СРАЛ!

Стране нужны паровозы, // И драгоценный металл. Я читал классику, да, читал!

...розы нюхал, нюхал, занюхивал! Я не роз алчу а крови, дурья твоя башка!

Шорох в трубке.

– О, что я слышу!! Иисусу поцелуй Инквизитору! Вот и прекрасно! вот и сюжетец! Мне – сюжетец тебе – научный факт моего бреда Как благостно, слышишь, взаимно!

И чинно разойдемся

повесил трубку твоим ушкам равносильно моей смерти

В горы подвезли динамики; установили, протянули провода.

На диких каменных макроскопических просторах – самый раскатистый оперный глас ничтожней мышиного писка... А теперь ее сопрано звуковой волной сметает скалы! Чудо музыки рождает слезы умиления – оператор машины ревмя разревелся, но расслышать боль его вспоротых тимпанальных перепонок было весьма проблематично.

– Год 20... Катастрофе, старту быстрого разложения нашего мира, следовали войны. Я, выброшенный из дома родного, раненый и безоружный, лежал в окопе, неумело выкопанном в асфальте, укрепленном бетонными панелями и горелой мебелью; шел дождь со снегом, уже несколько месяцев. Сбоку от меня был человек. Кончив яростно стрелять (вдаль), быстро и устало откинулся на спину, прижав к груди старое грязное ружье (начала прошлого века).

– Ask – зачем мне это? ...Нам больше ничего не осталось – загогулиной в руках "завершить миссию" мира...

Да! Истинно так! Стародавно! галантное!! бегство смысла!!!

Бабах грянул, населений, жизней больше нету! Live for the moment!

Разруха! Растрата! Плевать, я жму на кнопку, я принцип техники работаю! До конца! (пока жмется.)

Так, берешь вон эти камни и наотмашь по цели бьешь до смерти, ясно? Ведь кто-то должен дуть на ветряки истории если Земля расколота на тени трупиков в пещерах??

Он стукнул костлявым кулаком по старому полевому мундиру, надетому на белую с рисунком тишотку.

– О, да, да, вы герой, но я позволю себе ограничиться похвалой – невольно криво усмехнулся мой рот.

Несознательно, поверьте! Я согласился с ним. Надо было помочь своей жизнью. Идее, Делу, человечеству и миру жить. Безо всякой там страстной веры, экстатического растворения в коллективе и Образа Врага – нас двое в окопе. Я и поэтому согласился с ним, кивнул головой.

Раззолоченные латы – стальные кольчужные башмаки – перчатки, истинно драконьей кожи! – плюмаж, хорошо закрепленный на шлеме – священной яростью горят из прорези глаза (но в условиях эпохи куда выгоднее брать в почетный плен, как о том упоминает Боне в L'arbre des batailles)

Прекрасен телом, ликом смел! фотогеничен (так и просится на пьедестал) позднесредневековый красавец-шевалье! Приближается ко мне, не промолвив ни слова на своем чудном провансальском, просто извлекает меч из ножен разрубает меня до пояса и проскакал дальше. Я успел услышать участившийся стук копыт. Я картинно рухнул, сложил руки на груди, обхватив разрубленные латы, и протянул ноги. О, велика честь – отдать Богу душу на поляне, где решалась судьба Италии в системе европейских государств, где был пленен Франциск I Валуа, классический образец ренессансного монарха, в год разгрома крестьянской Реформации и торжества феодальной реакции в Германии!

Если вокруг человека только тьма, он может пролить свою кровь и чувствовать, заражаться светом в запахе и боли. Или начать жить, превращая свое состояние из ада в норму; делая тьму воздухом. Или голосом слышать слова, вечно вспоминая ими и воскрешая тот мир. Или зажечь, назвать в себе тьму светом, глаза ослепнут, он уйдет, упадет в новую тьму.

Весьма большая часть моих текстов построены на символическом. Описательные детали, событийный план, словесная ткань открываются в – полисемичные и неопределимые ясно, над-стоящие; "многозначная неясность",

Г-н Робот (Wobbie the Wobot) – ноги Родосского колосса, изгибами символизир. гениталии, головной девайс: рот – как лейбл Nike, брови – Technics и Panasonic, кишки, навернутые на колючую проволоку, глаза-зенки-видеополоска, хаотические маркеры родинок, пенис расположен на затылке эстетический изыск, послушные по-азимовски многофункциональные манипуляторы, желатиноподобный торс в обтяжке мускульной привлекательности – плод шутливой фантазии безличного творческого коллектива ученых – IronIccalturalMadness

И вот, он возлежит в нирване, в сост. плюралистической автономии аспектов и частей соблазняя клавиатурные буковки dear colleagues к творческим вальсам, додекакофиям и штокгаузам Диалектика самопереключения режимов питания и освещения – случайного их выбора-насилия полупьяных Операторов

"Aglaia"!

Все части прихотливо собраны в тезаурус, варьируемый в завис. от технологии описания нашей теплой компании doctorum

так бы и оно, но! – инстинкт жизни! мерзкий зуд не простенько впихнуть калькулятор в локус головного шара а заставить ходить, шевелиться, бить по яйцам – смеяться, трагитничать, жить с личным, не pentiumовским подсозн.

хорошо же! И наши Креаторы искэйпистски окунувшись в коктейли: "Нун", "Тиамат", вечного огня грязевой лепки, а также Про(ме)тея, Ахура-Мазды, Голема-Каббалы-Г.Майринка, поиграв вдоволь, остались недовольными – чего хватает на компендиум картографировать, не запустит адамическую машину

(здравый смысл говорит – зачем? – ограничимся медитативной созерцательностью)

Нет! Do!!, играться, лепить, вертеться, разлагаясь, наваливать кучи, созидать!

герр теоретик хватает плазматическую бензопилу энергополя и засучив рукава начинает кромсать, творить, рубить

Цель дискурсирует властным гугуканьем Предков – наделить внутренней природой, реальным содержанием, субстанциональными чертами – и/или ссимулировать их перед авторитетной микрогруппой Ученого Совета!.

:

..18-дюймовый! ультраплоский! жидкокристаллический! Экран;

touch-pad, удобный образный язык,

силиконовые игры точных микросхемок, аккуратных, затянутых в чистенькие techs, ослепительно белой сборки;

в Нем – лязгающие, жужжащие, скрипящие, промасленные, облупленные, вонючие, раскаленные – пальцем не тронь, шестеренок сколько, рычагов – в памяти не умещается – домкраты, щупы, абразивы, котлы...

..Над этими процедурами витает дух если бы только уютной чертовщины Мэри Шелли и обсосанного, проглоченного "фаустовского типа" – так и коллаборационизма ради науки, Manhattan Project, "почтовых ящиков" – грехов близких, а потому еще не всецело текстуализированных;

..Воспаленный бред трудоголика ...словно под потолком парит колоссальный магнит: энергический хрустальный небосвод расположил в себе металлолом разрозненных органов, деловито и толково, по своим ячейкам, звездой, созвездием, строчкой в астрономическом каталоге, точно в сносочку Как червь-древоточец или залетевший листок органично вписываются во встающую сзади лесную декорацию;

..Он дерзнул обмануть Комитет, и самого себя, инсценировав испражнение голографическими cacandi naturalis, иными словами, экскрементозными выделений – что, неправильно выразился?! – тогда: живым, теплым говном. Не помогло!!.

рычит, плюется, топает ногами, в ярости совершенно опереточной, швыряет рескприптами, записками, документацией, блокнотами – ветер разметал и набросал кучей на бесжизненном, отрицающем всякое Бытие металлическом теле – издали видно как бы червяки копошатся;

..Тем не менее процесс длится! утирая пот со лба, улыбаются сурово и взыскательно, распространяя цепкий глазомер и несмываемый запашок старика-путейца, истерического культа Труда etc

Так в чем же – внутренняя сущность, реальное содержание, витальная сила? Ради чего сей фейерверк катящихся трепыхающихся в клейкой слюне мыслей? Дать ответ – значит пасть оштампованным из рая беспечного вневременного выбора; утрата девства, цветущего одновременно и раздельно, совершенствами-чертами (ложбинкой меж персей, розовым румянцем, локотками, ножками, чистотой, живостью, неомраченным благодушием)

Возвещаю Смиренно настаиваю: финал не есть оргазм произведения, а просто

прекращение с одной стороны шведского стола. Или: завершение относится к тексту так же, как к предложению точка.

Но:

– Finis coronat opus!

Увы! Коль так, я напишу отважно:

0,5. Ну, в общем, та клокочущая комбинация текстов, образов, т.н. идей обожаемый хлам, забивший чердачок мозгов – как говаривал Шерлок Холмс – объединяется как раз границами тела, самого "ирониста", импрессионистски обрисованными чеками, вебсайтами, речами.

Они слиплись, мутировали во рту до неузнаваемости: разглядываю на кончике языка 15 изысканно сервированных ингредиентов дорогого блюда; гомогеничность, неповторимость формы пропитанной моей слюной кашицы. Но и разделение сохраняется: исторические судьбы (ферма, грузовик, пакет, пароход) и биологические свойства пищевых продуктов претворяются в эхо вкусов и послевкусий, набор усвоенных организмом белков/жиров/углеводов.

Когда океан (белых, роскошных пласмассовых, розовых, черных) роз будет выполот, или выпит новой метадиктатурой, экологическим императивом, правомочно аннексирован третьим миром, когда наше постисторическое всёзначие вспомнится отрезком Истории, отделенным трещинкой (1 августа 1914 г.? 400-ые гг. н.э.? 313 г.?).

г-н Робот – синтагматическим текучим металлом по скрежещ. конвейеру ленте машинопрессителя-металлоломоедителя.

Словно бы можно немедля, сбросив обувь и опротивевшее бытие – следом песчаным букв на подошвах, сесть в лодку и отдаться навечно жестокому и проницательному Иному соляристического океана. . . Ведь знаю, там те же страны, берега, корабли, очаровательные двуногие животные, за горизонтом – острова-переростки.

Нет, море еще живо, обращается к нам смертельной чуждостью и неисчерпаемыми глубинами, оно доброжелательно не прочь принять и убаюкать бегущего человека, дозволить мне под боком у волны материнское лоно познать на вкус и раствориться в нем. Нет, Вспомнить Всё!! – это уже не то, для этого не надо в море.

В мое окно влетел массивный черный ворон.

– Э-э... Простите, вы из "Raven`а" Эдгара По или фильма "Омен", вторая серия, если я не ошибаюсь?

– Кар-р-р! (Нахохлился, смотрит черным глазом.)

– Постойте-постойте... Что жизнь – игра! театр, текст! А это классический сюжетный ход, архетипический образ... Только вот точно не припомню.

Молчание.

– Так... смотрим. "Черный ворон символизирует зло (вестник зла), мудрость, тайну..." М-м-да... Интересно.

Молчание.

– Понял! Ты – робот, управляемая модель! Тебя Федя запустил?

Молчание.

– Хм... Ладно, впишу эту сцену в мой труд.

Молчание. [Подлетает и целует меня острым клювом в лоб.]

(Vita artis brevis, ars vitae longa.)

Но упавшая скала преграждает путь вперед. Бег от – и стоп, остановился, без движения. Страх давал надежду, и силу, а теперь ничего. Вернулось осознание. Позади – смерть или такой элемент реальности, как пустота/пропасть, впереди – непреодолимое в жизни. Будучи обреченно зависимым от воли высших сил, отброшен в себя, в свою решимость, но никакое действие не возможно; после последнего движения – спасение и бессилие; завис промеж. Может надеяться на себя, пока есть твердая земля под ногами и небо, в которое можно смотреть, но если это исчезнет – тогда только на себя, значит не на себя. Без части "свое" его нет. В состоянии воли без выбора, незнания, невозможности (того, что не может быть выдумано или понимаемо), пред – мечтает о конце себя – как действие и освобождение – как. Тот же страх не даст разбить себя о препятствие перед целью впереди, а случайное спасение не позволит снова погибнуть от сзади, умирать от состояния здесь, довести до конца недвижимое в себя, замершую силу бега к цели.

Убивает теперь знание той неизвестности за спиной, что страшила, и свободного безграничного пути впереди. Восприятие преграды отрезало мечту и спасение. Все изменялось и было неосознаваемо, затем, в странном, единственно непонятом моменте остановки, все неподвижно и абсолютно познано, известно глазам и пониманию вплоть до последнего камушка, дальше для него ничего нет. Страх, безнадежность и он сам не позволят понять по-другому, заставить то и себя двигаться.

Конечно, долго так продолжаться не могло, потому ли, что это ужасающе, или просто неестественно, для него – нелогично, а следовательно (мы можем допустить это как вероятность – ведь здесь все бывает) невероятно. Все вопросы отпали бы, будь это говоримо им самим, однако, оттолкнувшись от него ко всему другому (времени, месту, записи), дозволено все Иначе точно нельзя было бы сказать, ему тоже нельзя, даже в те секунды нежное сдерживание метафор от впадения в аллегорию* .

.очищающей смертельной остановки, не повторить существующее, бывшее, о чем он, счастливый в своем совершенном отчаянии, не помышляет, так его состояние преображает. Разобравшись в причинах, он бы понял, что, если бы упавшая скала не преградила бы путь, могло быть и хуже, ему бы пришлось бежать до полного изнеможения, а главное, в неизвестность, страшную даже не столько опасностью, или неизвестностью, даже не своей возможностью, сколько неизбежностью ее описания, равно как (для него) переживания; правда, не успев подумать об этом. Итак, "вернуться" к началу, что составляет лишь один из вариантов движения вперед, в одну сторону, так как очевидно, что возвращаясь не быть или не стирать нельзя, никак.

There is no escape but we go forward.

"Вижу: статичное сияние цифр 01 на приставке к телевизору, ниже – отражение двух асимметричных половинок окна в экране.

!..: 01 no more = 1, ("логос") не будет подчинять смыслом, съедая для ленивых глаз 0 ("материю") в Его цифричном начале.

01 будет (видеться и читаться) – 0 и 1.

Вместе, но собою.

Цифры одинаково светят знаками, их окна под ними циклически меняют цвет (день – ночь)."

притчи и прочие речи.

Сижу, смотрю в окно.

Вон та машина, по мановению руки моей, взорвется.

А водитель, цел и невредим, в двадцати метрах от места взрыва, с деньгами в кармане, как раз на новый "Мерседес".

Прихоть и чудо позволены.

Пока существуют деньги. Пока верят в судьбу и боятся терять.

Легенда о Мидале

...жил мудрец, все познавший, славен и велик, но нем. Все, к чему прикасался, что знал, что увидел – писал. А перечесть ничего не мог. Осязаемые знаки, плод творящей руки его, тотчас исчезало, и приходилось пере-писывать и писать новое. Лишь боги ведают, к ним ли одним жертвенным дымом возносятся повествования или пропадают на время, доставаясь алчным взглядам карликовых и смекалистых потомков, или, сдуваясь горячим ветром, нескончаемо перерождается*. И мудрец (глупо, чуть не плача) молил об ослеплении, дабы не видеть, дабы не читать написанное, дабы не писать начитанное.

(Что ослепит его?)

Рожденная из осадка мыслей боль ожила лишь в конце рабочего дня, когда он вышел из душного здания с искусственным освещением на улицу. Там, под дождем светло-серого неба, боль втянула в себя все содержимое головы и отчаянно, то в такт биения сердца, то тупо ноя, рвалась наружу. Она питалась всем слышимым и видимым, стараясь усилить свое воздействие на каждую клетку мозга, так оторвать себя, вырваться из клетки разума. Она испытывала ужасную боль.

– Мама, я не буду рождаться!

– ЧТО? Но почему?!

(Относительно средств коммуникации я в полном неведении. Но беседа имела место.)

– Жизнь плоха, мне придется стать беспомощным ребенком... да я вообще не хочу жить!

– Но так нельзя, это... ну, не по-божески.

– Я некрещеный! (Утробный смех) Жить как человек, работать телом, и подыхать где-то там, на холоде – отказываюсь.

– Ты как... ты не можешь прямо не пожив, убиться.

– Почему нет? Лучше сразу – из одной теплоты, темноты – в другую.

– Прекрати немедленно! Ты мой ребенок!

– Нет-с. Я уже не ты, и еще не твой ребенок.

– Ты только подумай, что ты теряешь: жизнь... меня, наконец!

– Ха, я даже не знаю, любить тебя за то, что я есть, или ненавидеть за то же самое... Ты, кстати, даже не умеешь родить меня обратно.

– Ты обязан жить! Как все [нормальные] люди!

– Я не желаю что-либо там делать. Я привык существовать.

– Как тебе не стыдно! (плачет) Подумай о матери! Я ведь тоже могу погибнуть при неудачных родах!

– Знаешь, обсуждать это можно вечно. Надоело мне с тобой говорить. Хуже жизни или смерти. Как мне сейчас поступить – подумаю, мозгами.

Акушерка: Тужьтесь, тужьтесь!

Вероятно, это был выкидыш.

Крики и мысли

Демоны разрослись до небес заполонили пространство, неописуемо могущественные, смеющиеся и ужасающие перед ним.

Фобия, колдовство, трепет, суеверие – обнаруживаются и мирно складируются – проходят в мгновение – и он пропадает чертей собою. "Ваши угрозы, боль и смерть меня не страшат – я знаю, как лечиться и совладать с ними. Вы – мои страхи, вы – мои враги, теснитесь в каталогах, бестиариях, авантюрные шторма, благодатные бури; немые дикари, расписанные в моих романах!"

Его глазами освещается нагроможденный мир, исполинские реальности.

"Поверх и вглубь моего видения, ты недоступна разуму, пусть так. Я не страшусь непонятности и своей ничтожности в тебе, я – человек, я проживу тебя, загромождаю тебя всю телами!".

Тут Земля под ногами зашевелилась, запела и улетела в космос;

внутри перестало повиноваться и разбилось, расползлось по швам;

созданное не создается.

Я Человек!.. Человек!!

– значимые звуки испаряются в плач и визг.

"Человек! Человек!"

– он уже цеплялся, повторял как заклинание... хлестал себя по рукам, срывая кожу, выкалывал свои глаза

в затихающем звуке оседлал Слово, и облетает в бездну, зная/чувствуя/надеясь на его, Слова, Силу.

И отдельные отрывочные черточки Его карнавальной, спокойной, электронной реальности – Лейдена, Осло, LA, Кембриджшира, здесь это не столь важно. Да, некоторая свойственная иноцивилистранцу грубость красок, журнализмы, текстуальные очки, все проистекающее из "ярких впечатлений по душе юного варвара".

Род терпимости

В том краю у ученых мужей из обоих глаз вырастают пики, сплетающиеся на концах ветвями, трубами, шпилями, навесами всевозможной длины и объема. Считается глубоко неприличным задевать друг друга выростами, показывать их встречному взору. Неоднократно описанный идеал и ритуал мудрой беседы или публичного собрания – полное взаимопонимание и удовольствие от общения без необходимости пускать в ход массивные, выращенные с детства извилистые ответвления, избегая называть их в разговоре, например, рогами. Те ухищрения, на которые пускаются образованные юноши, почтенные мудрецы и знатные библиотекари, дабы понять, покрасоваться и не задеть друг друга, для них естественны и привычны, и у одних лишь иностранцев вызывают изумление, даже восхищение.

ВСЁ

Промолвив [это], он умер.

[Двое – берут за руки, двое – хватают за ноги, и молча выносят на улицу.]

О. возжелал проникнуть, спящим, в свое будущее. Для начала – узнать дату смерти. Повеление исполнилось. Он увидел прямоугольную фигуру надгробия с надписью 1974–203.. и своим именем. Последнюю цифру сон в памяти О. не оставил. После тридцати безмятежных лет, омрачаемых лишь опасением ошибочного пророчества – даже оставаясь уверенным в благосклонном отношении к себе высших сил – как же, не жрецу, не посвященному – простому человеку открыли тайну! – он понял, что в его жизнь пришла смерть.

О., проснувшись утром "нового года", побоялся нажать на кнопку календаря и покинуть спальное место; которое также показалось ему чересчур тесным – и, поскольку гладь лежака заражена хребтистыми, беспорядочно высыпанными, словно из тесной баночки, змеями (так О. возвращал бытию привычное, верное изображение) – и токсичным, угрожающим заглотнуть его обратно. Однако сам факт отсутствия видимых последствий, немедленной мучительной смерти, заставлял полагать постель безопасней остальных вещей и положений. О. опасался связаться с кем-либо, дабы избегнуть убийства словом, звуком, образом или девайсом; от сообщающей судьбы не убежишь, но, предусмотрительно и здраво рассуждая, продлить свое существование человек все-таки в состоянии. О. с головой забрался под широкое одеяло и призадумался.

О. мог надеяться, что знание о смерти принесет ему свободу поступков, даже преступлений – какое там наказание, если и так умрет и так скоро! В супермаркете, у стенда с конфетами, О. сдерживала врожденная стеснительность и привычка подчиняться правилам, червоточило пустым сомнением греховника/атеиста. Провидческой истине он предпочел бы жизнь, где приход смерти отдан в чужое разумение; или чье-то ласковое обещание/приказ казнить его в один из дней той декады, тем самым доказывая себе чужими руками правдивость чужих магических знаков. Наконец, обыденный страх смерти тоже никуда не делся, мало того: О. понимал всю его беспочвенность, страх приходилось загонять, как паразитарный орган, в отдаленный уголок себя.

О. вроде постиг: в его прошлом вспыхнуло звездой Божественное Повеление, и довершить покорно исполнение надобно самоубийством, раз иные побуждения человеческие (ждать, верить) не властны. Тем не менее кровь остановили женственной рукой врача. О. понял, глотая слезы, проливая слова в пустоту – он проклят, приговорен выносить жизнь...

О. рассказывает голосу о своих греховных полетах на краю возможного, как все рушится, хохочет и теряет смысл, как он, обагренный лучами закатных светил, героически жизнь отдает – каждою каплею крови вбирал элитарнейшее наслаждение жить умиранием, нисколько им не тяготясь! Он нарядил себя в расцветки древней Осени, живописал и объяснил объект своей души северным туманом и парижскими миазмами; энергично махая люциферовскими крылышками, нетрудно восстановить psyche в границах минус тысячного года, или вписать в биографию бессчетные архивные скрижали – но не обессмертить себя. Скорее набить под завязку луженый контейнер для пиров пластмассовыми и золотыми кубками, дни превратить в ночи, а ночи – в дни – что можно было сделать и тридцать лет назад!

– Тогда какой ты видишь смысл в божественном знамении?!

Император в полном парадном облачении восседает на высоком золотом троне. Похожее на бронзовую маску Власти и Силы лицо Власти и Силы, торс и руки, сжимающие скипетр.

Внутри напряжение – под покровом пыли, парчи, плотно, один к одному, блистающих камней, слоя эпидермиса, тела – Там, о котором император никогда не думал, там рождается нечто странное (неведомое? опасное? волшебное? бунтовское?). Оно поднимается вверх, к горлу, это священная монарша воля теряет контроль над тем, что внутри. Небесная музыка наполнила его сущность, он открыл рот и кашлянул, нелепо подернувшись.

Девушка сброшена в море, он ее убил. Обвинил его в этом словами стоящий рядом.

Он обезумевши пустился наутек, под ногами погружалась в воду земля. Наконец он остался на незатонувшей кочке (вокруг одно море). Осознав свое положение, и когда просто не мог говорить неправду, кричал: "Я не убивал ее!"

– В таком случае кто же убил ее? Он или обвинитель?

– А никто.

– Ладно, обветренные, приземистые, умыкайте меня в свою степь. Вот, сдаюсь, бросаю оземь обрывок цепи, грозным оружием ставший. У здешних хозяев я успел положить семь громадных валунов в основание храма, он-то века простоит! песками сбереженный, археологами освобожденный! Вот мои руки – они ждут веревки, и пустого существования моего, человека-единицы, производством ничтожных благ в бесплодной пустыне, с одной-единственной, день и ночь лелеемой, абсурдной мечтой о побеге... Ой, заговорился. Хватит.

Тема сострадания и нравственной природы человека.

Двадцать седьмого октября тысяча девятьсот девяносто девятого года, около двух часов дня, в подземном переходе у станции метро "Чертановская", г. Москва, я увидел немолодую женщину, плачущую, в истерике – от стоящих рядом я услышал, что ее обокрали, забрали все деньги и документы. Я достал из внутреннего кармана пять американских долларов и двадцать рублей и отдал ей. Безжалостен Бог-Рок и спасительны люди. Или наоборот.

Перед тем, как дать ей денег, я какое-то время ходил вокруг и, волнуясь, чего-то выжидал. Вынув деньги из кармана, 50 р. я оставил себе – надо было купить продукты. Протягивая ей купюры, я неизвестно почему сказал "на первое время хватит", словно бы она из тюрьмы вышла! Хорошо хоть, она навряд ли это слышала. Потом я быстрыми шагами удалился, не оборачиваясь. Зачем я дал ей доллары? без паспорта никто не поменяет тогда будет энзэ

Поступок, пропитанный личными мотивами: мой императив помогать любому человеку; деньги мне не нужны, я нищий поэт и философ; я помог – когда-нибудь и мне кто-нибудь так поможет; своеобразное ощущение самодовольства после совершенного благодеяния. Нет, мое вообще не имеет значения, я – фактор добра в жизни другого, выраженный точной суммой = помощью нуждающимся. На пути домой, далеко после ситуации, я вопросительно задумывался – как она осознает эти деньги, как-то с ними поступает.

– Здравствуйте.

– Добрый день.

– Скажите, у вас есть бумага RQ17302?

– К сожалению, уже нет.

– Спасибо. Черт-те что...

– Простите?

– Да нет, неважно.

– Я всего лишь усталый чиновник.

– Э-э... Да-да, конечно.

On Art, its Fate and Equilibrium

Я надел очки, они впитались в мои глаза, и я стал видеть через них, тогда я надел другие очки, но они тоже вошли в глаза, тогда я выколол себе глаза, чтобы видеть, но под ними оказались очки.

я увидел очки?

Пауза.

– Это тебе сказала Б.?

(Реакция)

– Да.

– Ложь.

(сказано спокойно-холодно-отстраненно уже)

А может, нет.

"Поздно, ничего нельзя сделать. Приговор вынесен давно и окончательно. Странно, она хоть позаботилась проинформировать меня.

Еще вне любой ясной правды – авторитет другой – они женщины."

– Знаешь, сказать больше нечего – не верь ей. Почему? В аргументах мы равны, но она недостижимо выше, ибо сказала обо мне гадость-правду. В настоящем и будущем любые отношения со мной потеряли значение.

– Ну и? Так, значит, она права?

– Скажем так: то были чужие слова о том, что давно и неправда.

– Послушай, как ТЫ, лжец, можешь не врать? Как я могу верить тебе после всего этого?

– Любые мои слова – уже не правда, для тебя. Я свободен говорить что хочу, не думая о своем облике, репутации, не стараясь придерживаться истины.

– Допустим, я (наконец-то!) услышала подобие правды.

– Ну и что с того?! Что я могу изменить, если тебе обо всем известно? Речи "такого мерзавца" не переубедят тебя, скорее наоборот. Никакой мой поступок, начав я восстанавливать (того) себя в твоих глазах, ничего не докажет – пусть даже я умру за тебя, гибелью докажу истинность каких-то своих слов – все равно бесполезно.

– Так эТО – правда или нет?

– Какая разница, а? Ты узнала ТО как правду – а первое слово дороже второго, так-то вот!

"Сейчас, парадоксальным и неожиданным собою, я успел дать ей противоядие, подействует – у нас все будет по-прежнему."

– Но ты так здорово убеждаешь... Я думала, ты начнешь оправдываться, укрепляя мою уверенность...

– Не понимаю... Зачем мне оправдываться, отрицать словами сказанное?

– Ой, ты меня совсем запутал!

– Все очень просто. Выбирай.

Не между людьми, а между ими доказуемыми словами – боюсь, надеяться мне не на что.

Вечером М. прилег отдохнуть. Уже начиная засыпать, он почувствовал, что его постель, с дальнего края, бесшумно засасывается каким-то механизмом: по очереди, ножки, пружины, простыня, конец одеяла. Испугавшись, М. все больше и больше прятал себя, закутываясь, путаясь в складках [ткани], не имея возможности отползти куда-нибудь. Он с силой надавил веками на глазные яблоки и пробовал заснуть, молясь об избавлении от этого там, но человеческий страх не пускал его в тот мир. М. отчетливо слышал звуки других людей из соседних комнат, с улицы, но его окружила плотная, оглушающая тишина. Когда механизм подобрался к его ногам, М. уже полностью слился со своей постелью.

Я шел по обочине пустынной автострады, в знойный июльский полдень*, как вдруг мимо медленно проезжает машина скорой помощи. Первая мысль: она едет ко мне домой – в мое отсутствие заболела мама. Выступило немного пота, чуть-чуть сильнее забилось сердце.

Вторая, из глубины затаенного страха, мыслишка: сейчас машина остановится, меня насильно посадят туда и увезут в больницу. Что делать?... напряжен внутри.

Третья, возвращающая: плохая примета. Машина скорой помощи проехала мимо.

Четыре революционера попали в тюрьму, посажены в камеру особого заключения. Разумеется, готовились совершить дерзкий побег. У них, к счастью, запасен подходящий инструмент – титановый ломик. Они намеревались проломить стальную дверь в ее, казалось, самой уязвимой части – петлях, однако из камеры к ним доступа не было (дверь открывалась наружу). Бить прямо по замку не получится – слишком глубоко он запрятан в толще металла. И ничего не оставалось, кроме как лупить ломом по двери, отбивая от нее по полтора миллиметра стали при ударе, и героически прятать отколотое от стражников.

Наконец, им удалось отделить от двери (полой изнутри) большой кусок. Четыре революционера теперь там хранят личные вещи, прикрывая их листом стали.

Говорит великан

набрав в ладонь людей, так что даже выдавливаются между пальцев. "Я умру, грохнусь об землю, от меня ничего не останется. А эти будут и дальше жить, и дальше, и больше – вон их сколько. Надо мне что-то сделать! Тут я силен! не хуже гроз, морозов, урожая! А понимание объяснение и память – пусть люди придумывают – вон их сколько! Сколько из них всяких сложных пирамидок, крестиков, рисунков по земле выложить можно! В каждом свои хорошие достижения, в каждом, независимом, особенном – а у меня в одной руке их сколько, а? Все меня запомнят. Все-таки хорошо, что я человек: расту, расту, выше, выше, сильней, сильней – хорошо! А вырос – уже великан, ни то, ни сё, между небом и землей. Двойственный я... Не, лучше сотрясать криком горы, и эти, озера, а потом их смотреть и слушать, с ними тягаться. Уйти в самые горы, или вниз глубин не получается – вечно я вижу человека как я он сидит на вершине горы или гниет на дне

Снимая с нее трусы зубами, он ощутил верхней губой, как волосы над ее вагиной пропадают. Потом съежилась кожа, высохла плоть, и остались одни кости, да и те превратились в пыль.

Сосед за стеной снова включил свою попсу. В ту самую минуту я пытался сосредоточиться и размышлять, но был принужден внимать ей. Мелодия за мелодией вслушивается в меня, и через какое-то время музыка отодвигается к краю активного, шумно работающего сознания. Впрочем, вошел в ритм (понял по пристукиванию сердца).

Вдруг один припев стал очень часто повторяться. Я насторожился. Куплет, два раза припев, куплет, четыре раза припев, два раза припев, первый куплет, четыре раза припев. Только я начинаю думать о чем-то другом, опять повторяется припев. До вечера, до поздней ночи, и даже, помнится мне, до четырех часов утра, сколь угодно долго, пока у соседа за стеной нажимается самопроизвольно кнопочка repeat.

Мчался, гоночно, скоростью звука, пустое шоссе. После вечера любви к ней. Сердце распевало, потом тянуло одну ноту в груди; он в Блаженстве срастается корнями с Вселенной, протягивая трепетные листья к родным облакам. "Как секвойя!", кричит надрывно...

В океан-душе, где молчат тысячи миров, абсолютное страдание... к далекому, маленькому, спящему существу. Но нет – он Познал.

Круговорот безвозвратности

Тропическим утром, под палящим солнцем новооткрытых земель, две испанские каравеллы бросили якорь в просторной бухте. Сверкающий белый песок, невиданные растения, голоса диковинных птиц – все поражало неискушенных европейцев.

Сойдя на берег, дворянин-мореплаватель преклонил колени и, вонзив в мягкий песок древко расшитого золотом стяга, дрожащим от волнения зычным голосом провозгласил сию райскую землю владением своего христианнейшего императора, и стоящий рядом священник воздал хвалу Господу. Вскоре аркебузиры из передового отряда обнаружили на берегу ангелоликих девушек в купальниках, пару разноцветных зонтиков от солнца и джип с прицепом.

и это ­ всё – видно в магическом экране Волшебника Изумрудного Города.

О вере в силу Письма

"Молодой человек (мелкий чиновник), обычно тихий и робкий, однажды живописал свою организацию в книге. Сначала его вызвал к себе начальник, обсуждал с ним публикацию, и прояснилась вероятность скорой потери места, хотя книжонка вполне правдива и на многое раскрыла глаза. На выходе из кабинета, он поймал на себе полный ненависти шипящий взгляд секретарши, "проститутки и феминистки". Сослуживцы шептались и сплетничали, многие старались вести себя с ним как раньше. Он чувствовал, как его воспринимают по-новому, и слова "книга", "писать", в его устах звучали (для них) особо. Будто на работе появилось авторитетное пишущее Я, и охраняет его, как незримый дух. Он не искал ни лавров, ни доспехов, когда писал свою книгу, в принципе не задумываясь о производимых ей эффектах. Всех удивляло, что он, такой тихий и молчаливый, изложил их эмоционально, резко, бичующе, красиво, многословно, и повествовательно; его презирали и снисходительно давали советы, как, ему, о них, писать, несознательно пытались оправдаться перед его пером."

Мое понимание творчества в этом абзаце базируется на двух высказываниях: "способность живых существ к неограниченному размножению в геометрической прогрессии" и адские боли роженицы; в одном смысле: издержки при введении чего-либо в текст, переводе в слова, работу по письму, и свойство художественного мира расцветать и разрастаться.

О ИНОМ

Извольте видеть – жучок обыкновенный. Испугавшись пальца, притворяется мертвым. Присаживаюсь рядом, готовый терпеливо ждать оживления. Насекомое затаилось неподвижно; не меняет своего положения. Жизнедеятельность, в рамках хитинового панциря, поначалу исполненная страха – замри! не шевелись!

Постепенное привыкание: быть у себя внутри, в здоровом теле, с отличным самочувствием – согласитесь, как это не похоже на человека!

Ан нет, глядите, побежал, побежал!

Ветер, море, пляжный берег. Волны. Обессиленные, дотрагиваются до песка, обезвоженные. Секундами исчисляется life-span пены – пузыри из песка, воздуха и соленой воды. Возникают, вырастают, возвращаются...

Но вот один пузырек под ударом ветра пополз, полетел вперед – от моря, от волн – как бы к людям. Конечно нет, долго не протянет, раздувается все шире, пленка воды все тоньше. Дальше, дальше вдаль берега, зеркальцем сверкает... Лопнул!.. Капли... капли его останки исчезают в песке. Вечные волны...

Коснуться языком соленого берега.

Или аналогичный полуненормальный поступок. Вводя языком по обволакивающей, чуть солоноватой, податливой tabula rasa слово, какое в голову взбредет нашепчут волны выдавит подсознание – ввести; но оттопыренный зад (пошлость, комичность) заслоняет его смысл, мой месседж; детский, первообразный гул предшествующего автора горизонтального тела стирает или всасывает, "палимпеста" саму идею

На столбе в деревеньке, через которую я проезжал, трепыхалось наскоро приклеенное скотчем объявление: "потерялась черепаха. нашедшему просьба обращаться" и как же они собираются ее разыскивать в гектарах диких зарослей непаханых полей дремучих лесов "брянских" цветущих лугов "альпийских" на километрах проселочных русских дорог в глубинах сельских подернутых ряской прудов и полноводных, богатых хищными рыбными ресурсами рек?? Черепашку и в квартире-то найти нелегко, а тут, на природе, считай, всё, с концами...

Я останавливаю автомобиль у заплеванного крыльца, где на ступеньках восседает старичок-селянин. Эй, кричу я, к кому обратиться по поводу пропажи черепашки? А вон, отвечает, там они и живут, дачники эфти.

Дом, видать, богатый.... Вы знаете, вообще стоит организовать поисковую экспедицию с вертолетами, собаками, солдатами... На худой конец, я сам могу прочесать округу, вооружившись черепахоискателем. Подумайте над моим предложением!

Завожу джип, и слышу – хрустнуло под колесами. Выхожу – и точно, она, раздавлена, в грязи, бедняжка. Мне правда было очень жаль – и людям не смог помочь, и в рейнджера поиграть не вышло; я себе взял (сувенир) осколки черепашьего панциря, и поехал дальше (склею дома).

Свет. Металлический цилиндр, ярко-ярко желтый с одного конца. На ближних рубежах тьмы, на расстоянии двадцати - двадцати пяти метров – покрытое шерстью животное, предположительно темной окраски, млекопитающее, с загнутым сверху под углом в 53° хвостом: кошка (никаких других крупных животных в округе не водится).

Кошка не двигается – наверное, я виноват. Рефлекторно – направляю в нее прямой луч света. Ее глаза, мне невидимые, засветились. Я в изумлении выключил фонарь. Как? Почему? Черные дыры кошачьих глазниц... превратились в пылающие солнца, пожирающие свет и, в предсмертной агонии, сгорая, (изрыгающие? выплевывающие?) мстящие им агрессору!

Биологическое открытие.! Нет, уже описано наукой этологией. Меня режет страдающее – кошке же больно! А я, человек, все свечу, свечу, свечу ей в глаза, смотрю, как они снова загораются, отражая свет, смотрю, смотрю, смотрю...

Отвернулся передохнуть – кошки нет. Убежала?

Странные мысли... а вдруг она, и Природа, разгневалась, и я буду наказан светом? Обычно, посмев тронуть Природу, я наказываю себя сам: сшибив палкой цветок, бью себя этой же палкой по ноге; но что, если на этот раз накажет Природа – слепотой!.. Потом, чтобы вернулось зрение, надо будет что-то праведно для нее делать; что, я даже не знаю и совсем не хочу. И тут у меня заболели глаза. Но мне было просто интересно, я больше так не буду поступать! Бегу домой.

(А глаза до сих пор болят. От усталости, от переутомления.)

Человек и малярийный комар ночью оказались в одной комнате. Человек боялся заразиться страшной экзотической болезнью, не мог заснуть, лежал и думал. Как ему отличить малярийного комара от других, неопасных – заливаемых июньскими и июльскими ночами в приоткрытые окна спальни.

А никак – тут чистая статистика, как повезет; ворочается, прикидывая: наградят ли боги болезнью, тогда надо вспомнить, сделана ли прививка, достать из сарая завтра с утра двадцатилитровую канистру бензина, и ехать в Москву машина не заведется – просить у соседей Антона Васильевича или Валерия Дмитриевича попробовать может самому себе сделать анализ крови или чего там заражается – кожа? легкие? Но это все завтра.

Комарья много, снизить вероятность можно, сидя всю ночь с мухобойкой наготове. Человек, впрочем, не боится. Не боится. Уверенный в своем иммунитете, играет с эмоциями: при приближении писко-звона к какому-то участку тела учащается сердцебиение и в кровь выбрасывается гормон возбуждения. Это лучше снотворного.

А интересно все ж, заразный комар себя как-то по-особенному чувствует? Где-то читал, у такого комара специфическое строение тела – в темноте не разглядишь... Можно поймать, включить свет и поглядеть через очки. Даже если так, человеку достанется прах, деформированная анатомия, наружное. А болезнь, и ее страх, аномалия, переживание – только на вкус; слизав его трупик.

"В университет финского города Тампере через окно залез молодой лось. Побродил по лабораториям, столкнулся с собственным отражением в стекле, испугался, выпрыгнул во двор с высоты трех метров и умер."

Я – маг! Меня слышит и повинуется мир. С замиранием сердца, осторожно, затаив дыхание, дерзнул предположить, – неужто я Могу? Один я, и природа не равнодушно катит по себе как чужого, но подчиняется, одним прикосновениям пальцев, безо всякой техники!

Это было так: я шел по песку, раздраженный, как обычно, тупо заползающими в штанины муравьями. Лениво мстил – засыпал песком, с восхищением затем наблюдая их волю вверх – выползти. Я начертил на песке круг – внутри был муравей. Зачем? Да не знаю. И муравей замер. Застыл. Почему? Собираю в голове смутные воспоминания – суеверные наблюдения древних: власть фигуры над насекомым, власть моего-идеального над живым. Ура! Я постиг! Очарованный легкостью всепроникающей безболезненной власти, рисую еще круги, и еще, и еще...

А муравьи выползают. НЕТ?!!?

У меня, кажется, бедный синтаксис.

Беззвучное, равнодушное крушение. Один за одним, постепенно, то замирают, то все вместе ползут. Не могу, не знаю.

Следовательно – знак на песке никем не виден и не понимаем, кроме меня... и след человека сотрется под влиянием естественных факторов. Но: тогда почему же убегают не все?

Лихорадочно создаю должное существовать объяснение гипотезы: эмоции пальцев; случайно возникающий страх пропасти отверстия, воля судьбы. Тут хоть на землю падай...

О ИНОМ

"Фетишизм"

– Я считаю нужным обратить ваше внимание на недавно проведенный нами эксперимент. В обстановке полной изоляции от мира (полностью оснащенная электроникой городская квартира) был выращен человек – в дальнейшем я буду называть его "дикарь".

В ходе эксперимента на него осуществлялось воздействие той или иной информацией, причем ее отбор производился по произвольному принципу (принципу свободы). Долгое время развитие шло по разработанному нами плану, учитывающему все варианты, по созданной коллегами из нашего университета демииррациональной системе, пока не случилось непредвиденное...

– Да, что же произошло?

– Пробуждение в нем религиозного чувства совпало с началом полового созревания. Один из наших сотрудников в случайном разговоре, непреднамеренно (по нашей версии) рассказал "дикарю" о своей девушке в необычайно восторженных словах, возможно, что и стихами. С того момента "дикарь" непоправимо переменился. Целыми днями его одолевала непонятная хандра, он бесцельно слонялся по комнате. По прошествии недели стало несомненным – он что-то скрывает. Как выяснилось, "дикарь" из доступных ему бытовых материалов создал портрет девушки и влюбленно ласкал, целовал, прятал ото всех и ложился с ним спать; он поклонялся самому изображению, считая его святым: мы обнаружили "дикаря" молившимся ей на рассвете, причем портрет был установлен на импровизированном алтаре.

– Вы посчитали случившееся вредным для развития вашего "дикаря"?

– Нет. Мало того, мы решили послать портрет на организованную нами же выставку, с намерением продемонстрировать результаты нашего труда, а заодно как-то компенсировать затраты на эксперимент.

Выставка, к сожалению, прибыли не принесла: натуральность нашего "дикаря" не выдержала конкуренции с ее профессиональной репрезентацией. Помимо этого, против нас едва не возбудили дело о плагиате: портрет был как две капли воды похож на рекламный постер крема от морщин.

– А "дикарь", что он почувствовал, когда вы отняли его самую главную вещь?

– Да, ему было очень тяжело. Он ревел и вырывал рисунок у нас из рук, проявил чудеса изобретательности, чтобы сбежать, нашел в огромном незнакомом городе галерею – это просто невероятно!

Мое мнение? Ну да, ведь его побег вызвал большой ажиотаж, все каналы снимали... Скорее всего, внецивилизационное (сверхъ)естественное чутье помогло ему преодолеть все заслоны и опасности нашего пространства, хотя, принимая во внимание обучение "дикаря" начаткам логического и абстрактного мышления, кража и использование карты представляется не таким уж невероятным. Потом, правда, "дикарь" успокоился и создал новый художественный объект, с точностью до деталей идентичный первоначальному.

"...Лишь формально исполняет обряды".

По утрам, в одно и то же время, этот дядя взбирался на высокий, лишенный растительности холм в N-ском парке. Там всегда дул ветер, взору открывались, своим опекающим присутствием, далекие облака и солнце, до определенного часа озаряющее город внизу. Человек, в развевающемся пальто, наклонялся и клал себе под ноги подобранную по дороге ветку, или крышечку от бутылки, присыпая мягкой пылью. Затем своими тонкими, обтянутыми кожей руками вынимал из кармана плоский камешек и бросал его вниз с холма, так что тот, отскакивая от трещин сухой земли, всякий раз падал по-новому; где-то там, у подножия, скопилась уже солидная груда.

Человек пахнул светлой тихой грустью, и прямо-таки излучал дыхание иного, я уверен.

Зимними вечерами подполковник возвращался домой с работы, обозленный, уставший. Однажды его потянуло, страстно, капризно, но тоном не допускающим возражений, заглянуть на пустырь, справа от дороги, обнесенный низким заборчиком. Не без труда и какого-то странного удовлетворения собой он пробрался через глубокие сугробы и вошел вовнутрь (как он понял – заброшенного стадиона). Несмотря на близость шоссе, там царила полная тишина и снег лежал почему-то только в центре (кругом); остальная

Не хочу быть Гарри Галлером; хочу открыть или проткнуть бурдюк с нектаром, пока не прокис. Не "фиксация следов" экстазов и озарений, в занесенных песком письме

земля была закрыта жухлой осенней травой, почти невидимой в темноте. Человек прошел вперед и, не задумываясь о последствиях, лег на спину, кителем на снег. Так он лежал, чувствуя молчание листьев, стебельков и снега на одном высоте со своим телом, его глаз возносился к светлому зимнему небу, не прожженному городскими огнями.. Потом часто приходил на это место, даже регулярно, по пути.

"Проповедь теперь как хорошая наука, не о том, что должно быть исходя из священных для себя истин, а повествование о людях, вещах и т.д."

Сижу я, значит, с Richard Kingsley в одной злачной дыре на окраине Бристоля. Кумекаем о том, о сем, винцо дуем... Ну, спрашиваю его – где был, что видел? Дик отхаркнул и изрек:

– Представляешь, рядом с городом Москва, в Российском государстве, неподалеку от заброшенной помещичьей усадьбы живет племя дикарей.

– В шубах, небось? Москва – это в Сибири?

– Нет, нет, гораздо южнее. Я жил там по соседству, у знакомого русского барина и за ними часто наблюдал. Любопытное зрелище... но вот что меня по-настоящему поразило, вот чего ни разу не встречал в других уголках земного шара: божество, которому они поклоняются – отхожее место.

Я чуть было не поперхнулся виски.

– Отхожее место?

– Именно! Я понимаю твое изумление. Раньше на его месте располагался красивый туалетный домик, и даже когда вся усадьба пришла в упадок, им продолжали пользоваться крестьяне из окрестных деревень. Теперь эта глубокая яма, наполненная нечистотами – объект религиозного почитания лесных дикарей. Наиболее извращенным, удивительным и, как ни странно, смешным мне показался их обряд жертвоприношения. Множество дикарей кружатся, задом вперед, вокруг ямы с дерьмом, в свете факелов. Из самого центра ямы выпрыгивает шаман и совершает (ритуальные, по-видимому) конвульсивные движения испражнения и молитвы – толпа в экстазе повторяет их.

– О!

– Наконец, само жертвоприношение: туземцы бросают в дерьмо все собранные ими вещи (произведенные людьми) – те, хлюпая, оседают в желто-коричневой жиже. Заметь, у них нет богов или божка, который назывался бы Дерьмом.

Кстати, у меня после созерцания таких зрелищ обострились желудочные боли.

– Наверное, для этих варваров яма с дерьмом - и божество, и проход в другой мир, а сами экскременты - символ вечного круга жизни.

– Да ладно тебе! Они же слепы и невежественны, и поклоняются нашим отбросам, которые для них – боги!

Мы посидели молча, любуясь игрой огня в камине сквозь стекла наших бокалов. Я подумал о первозданной чистоте веры, его дерьме.

– Однако... ты дурачок неопытный! Я регистрирую банальную до пошлости анальную фазу маленькой религии, чудную подпитку отдельным респектабельным этнографическим гипотезам, а ты и рад глубокомысленно разразиться снисходительной интерпретацией! расист, империалист проклятый! Поживи с мое, попрепарируй тигровое сердце тьмы годиков пять, войди в их шкуру, понюхай-ка их душу! Это мы виноваты! Мы! мы означим пошлым их сакральное – что с того?! Покорение, наши ценности неотвратимы, мы совратим их дешевыми амулетами, наштампованными какашками, научим рыть выгребные ямы новейшего образца...

Солнце, неужто не бессильно Ты быть Богом, регулярное светило? если метафорой ты заперта в иллюминаторе, и тот, подергиваясь пленкой, слепнет по желанию не жрецов и не загорелых праведников;

если дивный край над облаками один порами, цветами, перышками всеми льет и славословит Тебя?

если ты даришь свой танец в покое (вид из салона) рассекающим эфир крыльям, сглаженным, затупленным, оплавленным?

Но прищурил глаза я – Ты освятило трапезу мою: салат, рыбу, овощи – осмеянные, вскормленные Твоим всекосмическим смехом дары Земли. В жарких выдыхающих и прокуренных недрах послушного икара

Спокойна стрелка альтиметра; Ты – ободок футляра; to fly is to move

В "моей душе" вывешен плакат "Вступай на путь Божественного Служения!"

– Но дряхл мой дух, телу удобно и уютно – на что мне горние шипы?

– Парень, да ты подумай о преимуществах службы! У тебя будет цель в бытие, больше не придется одному решать свои проблемы, мы откроем тебе легкий путь в другие миры, и подарим элитарный духовный опыт! И тебе в одиночку такого не достичь!

– Хорошо, соблазнитель, я тебе отвечу аргументами. Л На что Р человеку служить Тому, ведь он человек? Зачем твоему божеству рk мое убогое существо, зачем совращать меня прелестями Софий и гурий? К чему мне кончать жизнь в нищете и мучениях?

– Неправда, ты ничего не знаешь! "Вот что происходит, когда развращающее безверие..."

– А.. Уж не ты ли это, хитрый старшина? Что, думаешь, я не знаю о закованных в цепи летчиках? А ну дуй отсюдова! Я тебе не легковерный деревенский парень!

– Да,..

"Убийственная серьезность?" "Патетика пустых речей без тени юмора?" Но, уважаемые господа, обстановочка, вульгарно выражаясь, другая – льдины и пары всепроникающей иронии, искалеченные гримасы ерничанья.

– И не колеблющийся интеллигент! И не Карамазов!

– Да, не Достоевский.

– Не Киркегард! Не Ясперс! На, получи! (Стреляю)

И не убийца!

Сказки про мифы, идеи, и мир

Пилот.

Игра "Армагеддон"

В движении.

TV

Девушка Джона...

Новые бунтари

- Здравствуйте

- Добрый день

В Sierra-Leone...

Телефон благодарения.

Appalachians

Год 20...

[Гамлетизм по-русски]

Если вокруг человека только тьма...

Г-н Робот...

Western Man

Словно бы можно немедля, сбросив обувь...

В мое окно влетел огромный черный ворон...

There's no escape but to go on...

О прозрении.

Я стар, но стародавнее мое везде среда...

Притчи и прочие речи.

Сижу, смотрю в окно...

Легенда о Мидале.

Рожденная из остатка мыслей боль...

- Мама, я не буду рождаться!

Крики и мысли.

Род терпимости.

ВСЁ

О.

Император в полном парадном облачении...

Девушка сброшена в море, он ее убил...

Раб.

Тема сострадания и нравственной природы.

- Здравствуйте.

- Добрый день.

On Art, its Fate and Equilibrium.

Психологичская схема обвинения.

Вечером М. прилег отдохнуть...

Я шел по обочине пустынной автострады...

Четыре революционра попали в тюрьму...

Говорит великан

Снимая с нее трусы зубами...

Сосед за стеной снова включил свою попсу...

Мчался, гоночно, скоростью звука...

Круговорот безвозвратности.

О вере в силу Письма.

О ИНОМ

Естественнонаучные заметки.

Извольте видеть – жучок обыкновенный...

Ветер, море, пляжный берег...

На столбе в деревеньке, через которую я проезжал...

Свет. Металлический цилиндр...

Человек и малярийный комар...

"В университет финского города Тампере...

Я – маг! Меня слышит и повинуется мир...

О ИНОМ

Вероисповедания Земли.

"Фетишизм"

По утрам, в одно и то же время...

Сижу я с Richard Kingsley...

Солнце, неужто не бессильно Ты...

Пилот

(* Композиция(!!). 2 части (4 подчасти): над жизнью (культура, стереотипы/политика) и жизнь (быт, и смерть). Смерть как повод (писать) и средство работы мировых механизмов.)

Игра "Армагеддон"

(* Фобии, компьютерные фобии, millennium bug, страх перед уязвимостью информатизированных общественных систем, и сетевой наркомании. Упование: дюжий африканец, русский с топором, благородный дикарь – нечто не-тронутое, более реальное, сможет спасти, властно над цифровыми напастями. Однако нет, PиCюки страшны не компьютерностью, а силой и могуществом в них человеческих мифов и страхов. )

TV

пенорожденные – намек на мыльные оперы.

воскресенье – после страшных трудовых будней медиа-технологий 1920-50-ых!

выключили телевизор – NB! Ни "выключил", ни "выключился" – действие внешних, вне-ТВ, сил.

на некоторое время, перестало существовать – даже если аннигилируется Интернет, отрубится электричество, люди оклемаются. Оптимизм-с!

Девушка Джона

(* Тема: "Return to Nature" (мифологема). Курить – отправлять культурную потребность. Так, что сигаретный дым, как облачко, буколически смешивается с цветами и запахами "парковой" маленько чахоточной природы. "Homo""Он""Mensch" прогнан властной женщиной от домашнего очага... пародируется момент Ощущения: фрустрирующий урбанистический пейзаж прорывается дыханием живых сил городского организма. )

(* б) Бюрократическая эстетика и др. абсурдистское 1914-60.)

Телефон благодарения

(* исповедь речевой поток. Психолог в рамках предписанной языковой игры, о которую разбиваются, с которой балуются волны излияний. Говорит, не может две вещи: творчество и суицид. С первой помогли. Течение текста: все выше вдохновение, все изысканней реакции.

Ключевые слова: "благодарение" – "благостный" – "блаженный" )

Год 20..

(* Заставка – голливудский фантастический боевик. Игривое, порхающее "жить настоящим!" – в отчаянно-боевом модусе.

Если история кончила – пусть таким онемевающим архивзрывом – "Сверхчеловек" все равно развернет титаническую драму; кончила "стиранием" человечества, что ж, тогда – этос и мифология деструктивности. Чистой ("трудоголической", "протестантской") деятельностью, работой, которая странной кажется наблюдателю на фоне пустоты – не из чего Свершать... Впрочем, почему бы нет? почему бы просто так? пока есть еще 2 тела для овеществления витавщих Идей и Духов

В пустоте – два обломка спариваются в классическую пару: рефлекс и рефлексия, "Гамлет" и боевик :) New life begins :) )

Если вокруг человека...

(* Экстремальное & кризисное состояние. Разъято, расписано, каталогизировано.)

Г-н Робот

(* Коллаж, Рорти, ризома; возможные во времени следствия культурного Эдема постмодерна.)

Western Man

(* No comments. Пророческое видение истории Запада. Да не одного его – и Мужчины! :) Патриархат ® редукция женщины до ее репродуктивных функций ® она принимает правила игры и побеждает, будучи побежденной, через сексуальность ® он красуется своей силой, ногами попирает Землю;

по-гречески статный клин мужского познания вбит между небом, Землей, Иным (женским)

® она весит немало, а в нем самом метаморфозы

® боль страшного удара и новый страстный холистский синтез.

Черный ворон

(*Метапись. Интертекст, Великий Инквизитор, пробивание клювом льда зацикленности вполне определенного рода.)

There's no escape but to go on...

(* Клокотанье фонем! Синтаксические покровы смыслов! Загустение абзацев! Выход – в последней фразе, простой и тихой, как и положено старомодным моральным рецептистам. Полагает – молится – осознает свое ничтожество без артподготовки вышеписанным...)

О прозрении

(* В электронную эру – магия дигитальности. )

Я стар, но стародавнее мое везде среда

(* Родовая травма.

Это было моим самым сильным видением.

После я стал размышлять о ризомах, постструктурализме, племенной культуре, александрическое сомнение, истощенная цитатность, посторгиастическое бес/полиплодие и, одновременно – театрально-барочное Childish Being 80-90-ых. Я, человек другой страны, острой судьбы, исторической ситуации, эпического возраста – в дикарской целостности взгляда вижу мое вперед и нарекаю смыслом )

Сижу, смотрю в окно.

(* Счастье законченного предложения – отношение нижних мраморных ступень к поверхности. )

Легенда о Мидале

(* "Метапись". Об искусстве, писании, творчестве)

Род терпимости

(* Навеяно актуальным российским контекстом. Подразумевание, "снобизм модных словечек", не очень приятные последствия любования собственной эрудицией и причастностью к стильному дискурсу.)

ВСЁ

(* 1ая строчка – множественность (multitude) слов, 2ая – максимальная концентрация [смысла])

Император

(* Отталкиваюсь: от образа Власти, преимущественно в художественных формах ХХ в.)

Раб

(* Метапись. Умный раб – дважды порабощен, меняет хозяев. )

(* А) самый мягкий, плавный, негромкий дух общения. )

On Art

(* Метапись)

Говорит великан

Одно из простых пониманий: смещение масштабов: великан – человек, а люди – это природа. Но это можно сказать только о последних местах, вначале все о другом.

Психологическая схема обвинения.

(* Чел. общение как пруд неожиданности и заданности, стратегии. Вмещает и личную драму, и технологический процесс диалога.)

Вечером М. прилег отдохнуть

(* Особая роль слов курсивом.

Кстати, на глазные яблоки давят (пальцами), чтобы предметы раздвоились, и так отделить реальные предметы от глюков. )

О вере в силу

(* Метапись.)

Я – маг! О разных мыслительных операциях человека в применении к природе; попытки интерпретировать другое. Всесокрущающяя радость от власти своего, независимого, разума (человеческое).

... – выползти: Первые опыты и наблюдения над природой.

и еще, и еще... Легкая иллюзия-мечта о своей гармоничной, не разрушающей, не довлеющей власти-независимости.

естественных факторов... (Эмоциональное) обобщение на свою судьбу и судьбу своего рода.

воля судьбы. Понять хоть как-то, пусть путем своего признания непостижимой высшей силы.

Ветер, море, берег: Мутация, исключение между безжалостными колесами природы – показывается как связь/приближение к человеку (одного из таких).

Чел. и комар: от страха/самосохранения – к познанию, оформленному как праздное нервозное бессоничное любопытство.

Лишь формально

(* "Обыкновенное чудо", особенно листья и стебельки зимой, Небо и безмолвие в сердце мегаполиса... Стадион, холм, камешек, присыпание пылью – символические образы/действия. Причудливые ритуалы, глубоко личные вознесения.. Свободного усталого городского жителя.

Цитата-эпиграф: обрядные действия – не скучное последствие веры, но ее начало и, в тексте, суть.

"What if gGod was one of us?"

Ветер, облака, солнце – анимистические черты. )

Сижу я с

(* Обрамление сюжета: начинается с литературной простонародной речи советского периода. Развивается: американский образ России.