1. Под светлые своды

Ларичева вбежала под светлые своды поликлиники в сильном запале. Она торопилась и скользалась на свежевымытом полу. Раздев ребенка, она рухнула вместе с ним и с пальто прямо на барьер раздевалки. Ребенок звонко закричал: “Сам тете отдам!” Тетя стала распихивать пальто, а Ларичева потянулась за сумками.

– Эй, тихонько, ребенка с высоты уроните! – испугалась гардеробщица.

– Ах да, извините.

У нужного кабинета спала неподвижная очередища, а у других кабинетов не было ни одного человека. Девочки и мальчики в трикотажных костюмчиках припали к родителям и забубенно смотрели вдаль. У Ларичевой ребенок тут же свалил с окна цветочный горшок.

– Следите за ребенком, – строго велела крахмальная медсестра.

Ларичева поспешно сунула горшок на место неразбитой стороной к людям и взяла ребенка в мертвые клещи. И вполголоса запела ему на ухо: “Посадил дедуля репку, пребольшая выросла...”

Участковая излучала тепло, как УВЧ.

– Фенкарол, бисептол?

– Поглотали.

– Электрофорез, ингаляцию?

– Отходили.

– Ой, не торопитесь. В легких чисто, но посидеть бы вам еще дома. Элеутерококк покапать в ложечку.

– Не могу, на работу надо.

– Ну как хотите. Печать в боксе.

Ларичева побежала по этажам, спасибая на ходу. Бокс был закрыт ровно полчаса, после чего сразу наступил обеденный перерыв.

– Не просите, не приму.

– Но почему? Полчаса вас ждала!

– Я не гуляла. Двадцатидневного на соскобы принесли, сами знаете, что такое. После обеда придете.

– После обеда не могу!

– Ну и мамочка. Государство ей дает дни на лечение, а она скандалит. Нарожают, потом плачутся.

Ларичева привыкла, что сначала из девочек воспитывают матерей, а потом этим же попрекают. Она уныло потащилась прочь, под светлые своды гастронома. Добыв кефира и дорогой колбасы, она обнаружила, что сынок пристроился к бабулькам и чего-то поел.

– Ты зачем побирался, сынок?

– А чего ж вы не кормите? Дите, оно жить хочет.

Ларичева некультурно отхватила зубами кусок колбасы и дала ребенку, чтобы разом заткнуть рот и ему, и бабульке. И еще – чтоб без нервов позвонить.

– Алло, статотдел? Забугину. Привет, выписали нас. Но только я приду в понедельник, а папка с оборудованием там, в нижнем ящике, вся запущена. Ты не занесешь? Я посчитала бы на выходных... Вот какая ты клевая. Жду вечером!

Оглянулась – сыночек пыхтел над колбасным огрызком.

– Алло, это союз? Мне бы Радиолова. Посмотрели рукопись? Хотела бы сейчас, ага...

Волоча сумки и ребенка, Ларичева въехала под светлые своды союза. Возвышенная секретесса ласково кивнула ей:

– Радиолов на заседании.

– Да мне только рукопись взять...

– Что с вами делать.

Взяла телефонную трубку, скользнула взором по сумкам, по сопливому сыночку. Ларичева томительно краснела. Вышел известный писатель Радиолов, корневик и душелюб. Выпустил много книг и показался необъяснимо добрый. У него был строгий белый пиджак и потемневшее в лишениях лицо.

– Посмотрел ваши наброски первого, если можно так сказать, приближения... Да вы присядьте. – Он глубоко вздохнул и опустил глаза. – Ну зачем вы так, голубушка? Черен ваш мир, злобен. Не любите вы людей. А ведь они несчастны – как я, как вы, как все... Держите сына, это ронять нельзя, сувенирный столик, его выточили умельцы из глубинки... Их жалеть надо. А вы хлещете, ерничаете. Зачем? От этого сжимается сердце! Нехристианский подход! Но я согласен – есть характер. Как человеческий, так и литературный. Если хорошенько все это почистить, перепечатать, то можно рассчитывать на две профессиональные рецензии. Держите рукопись, держите сына, а то на него упадет эта сова, символ мудрости, если можно так сказать... О стилистике стоит отдельно поговорить, когда придете одна. Над этим еще работать и работать. Не можете без жаргонизмов. И концовки кое-где сочиненные. Да я верю... Нет, я не о первооснове, а о правде художественной. У нее свои законы... Ну все, пора, у меня там люди, неудобно... Работайте, приходите, буду ждать.

Ларичева шла и соображала, почему это из жизненной правды не вытекает художественная. А на улице было холодно, чвиркал нос у прохожего, чвиркал под каблуком снег и чвиркали окоченевшие воробьи. После холода сынок быстро сморился в теплом автобусе, и поэтому пришлось тащить его на себе от остановки до самого дома. Вот уж если где были темные, а не светлые своды, так это в родном подъезде. Руки отнимались от тяжести, но Ларичева помнила, что ее похвалил сам Радиолов, ради этого надо идти и дойти. И печатать всю ночь. И кормить супом растомленного капризного дитятю. И разгребать посуду, и заводить стиральную машину, и все такое. Было бы только ради чего!

Стиральная машина дала течь и сделала на полу моря. Снизу из конторы пришло чопорное бюро эстетики и укорило запаленную Ларичеву:

– Послушайте, нельзя лить нам на голову помои.

– А зачем вы там оказались внизу? Сами проектируете, сами и терпите.

– Жилкомплексы – это проектируем не мы, мы – промздания...

– Наплевать.

Бюро эстетики ушло в бессильном гневе. Пока моря сгоняла в ведро, пришла из школы дочь и свалила у порога портфель. Он упал как кузов с кирпичом.

– Садись, сегодня есть путевый рассольник.

– Сяду. – Приговоренная к рассольнику дочь откинулась на стенку как княжна Тараканова. – А на собрание пойдешь? Или опять записку напишешь?

– Какую записку?

– Да прошлый раз было собрание, а к тебе пришли поэты, вот ты и написала в записке, что нас затопило... И не пошла.

Ларичева вспомнила постыдный факт с поэтами и понурилась.

– Пойду, пойду... Ребенок встанет, одень, дай кефиру с печенюшками. И уроки делай. Я скоро.

Под светлыми сводами школы назревало объединенное родительское собрание начальных классов. Сначала каждый родитель отсидел внутриклассовые проблемы, потом все “а–б–в” согнали в актовый зал. Там застрочила пулеметная очередь повестки дня. Крепили связь семьи и школы. Рыжеволосая Синицкая-мать из параллельного “б” в зеленом вязаном платье, с янтарем на шейке, говорила складную речь. Синицкой хорошо было крепить, она работала завлитом театра и водила класс к себе на работу. А куда бы повела Ларичева? К себе в статотдел, что ли? Ларичева вспомнила про свою работу и помрачнела. Она ведь три года там отсидела и ничему не научилась за все это время. Ее могла научить только ее начальница Поспелова, но та ничего не объясняла. Смотрела беспомощными голубенькими глазками - “Сидите тихо, пишите троху.” У Поспеловой было пятеро детей и супружник всю жизнь искал приключений, а она сама была молчаливой и болезненно толстой женщиной. Когда в отделе были злобные разборки, она не вмешивалась, она испуганно пила отвары. Ей не было и пятидесяти, когда настигла внезапная смерть от болезни почек. Свою короткую жизнь прожила перемогаясь и во вред себе, а в гробу лежала в новом ненадеванном трикотажном платье и с чужой оранжевой помадой на губах. На кладбище Ларичевой хотелось крикнуть: назад, все сначала! Никто не знал, что когда страшная Поспелова впервые услышала голос Джона Леннона, по ее телу прошла волна блаженства... На поминках бедную Поспелову, как обычно, запили водкой, заели жареной печенкой и красными помидорами. Вдовец довольно скоро женился, а на работе все поспеловские папки аккуратно собрали и сожгли в котельной. И Ларичеву посадили новые папки писать, и тогда она поняла, что с ней будет все точно так же...

А в это время на трибуну вышел Барсов-отец из параллельного “в” , пытаясь осветить кружковую работу.

– ...Раздувать профанацию подобного рода. Я люблю переплетать журналы, а сын не любит. Люблю музыку - английские газеты перевожу, а он нет. Он не любит ничего. Он просто взял мою пленку с группой “Мэднесс” и гонял, пока не порвал в куски. Что с ним делать? Конечно, легче всего сдать в какой-то кружок и отделаться. Раньше он был кудрявый крошка, и я водил его на компьютеры играть, а потом он подрос и ничего, кроме компьютера, знать не хочет, даже учиться. А я что, должен ему компьютер покупать? Наше понятие о ребенке сильно отстает от него самого. И чтобы ему помочь, надо стать, как он, изменяться вместе с ним. А нам это не под силу. Вот поэтому я пожелал бы всем нам любви. И еще гибкости – так сказать, зеленеть и давать побеги.

Зал сильно зашумел. Бордовая завуч в вологодском воротнике передернула плечами, видно, она ждала чего-то другого... А Ларичева неистово радовалась живому человеческому слову. Пока шла смена повестки, она заглянула в пудреницу и ужаснулась. На ней лица не было. Она даже рассольник не успела поесть, а ночью мало спала, вот и результат. В косметический кабинет очередь на месяц вперед, а у Синицкой, наверно, свой косметолог. Хотя Забугина говорит – главное не это, главное целоваться побольше. Но с кем? Муж у Ларичевой очень мягкий, терпеливый человек, но если заставить его целоваться, он сдуреет...

– О профилактике кишечных заболеваний. – Миловидная врач-педиатр зашелестела докладом. – Вглядитесь в ваших ребятишек. Они бледные, вялые, не едят, не учатся? Подобные признаки уже могут означать угрозу. У нас исследовался мальчик, сильно истощенный на вид. После серии анализов у него обнаружились особи взрослых аскарид даже в легких. А внешне это было так похоже на пневмонию... По последним данным, сорок процентов школьников заражено аскаридозом и другими видами... Собрать немалые средства на партию пирантела... Полностью выбраны фонды...

По лицу Ларичевой текли слезы. Она была бессильна перед аскаридозом в таких тотальных масштабах, она не могла шевельнуться – как Поспелова, которой накрасили губы не той помадой. Это был асфальтовый каток, он ехал на живое тихо и неотвратимо. Остальные родители тоже сидели пришибленные, а иные со зверскими лицами уже пробирались на выход. Но их настигал трубный глас завуча:

–...На беззаветный детский труд нельзя ответить молчанием и черствостью... Концерт художественной самодеятельности и завершит нашу встречу, превратив ее постепенно в “Огонек” .

В заскрипевшие разом двери въехали тележки с подносами в пять этажей. Это были стаканы с чаем и куски рулета, все дымилось и пахло.

– Смотрите, что творят. Детей два часа морили, а теперь они плясать, а мы трескать. А кому полезет?

– Вчера в большую перемену дали яйцо и гранатовый сок. Видать, сэкономили.

Вместе с рулетом на забитых родителей обрушился шквал хоровых песен в честь благополучно скончавшейся четверти. Возле Ларичевой остановилась пигалица с подносом и с синими кругами под глазами. Рулеты ляпали пятна на ее белый фартук. Ларичева осторожно взяла рулет, шмыгнула носом и быстрей оттуда.

В раздевалке тем временем шло свое собрание. Синицкая-мать что-то доказывала насчет спонсоров, Сапеевы утверждали, что купили дом в деревне. Обойдутся без школы – дети будут читать рассказы Толстого и молитвы, а потом корове корм задавать, вот и вся школа, и людьми вырастут. А тот же Барсов-отец видел выход только в организации частных школ...

Слушая их и не слыша, задерганная Ларичева стала править через дорогу, но вскоре узрела вереницу автобусов. Они загораживали всю остановку и стояли далеко вдоль дороги, на окнах белели листовки: “По такой дороге больше не поедем” . И тут она совсем ополоумела. Ей казалось, что у детей что-то стряслось за эти два часа, что загорелась проводка под линолеумом, ворвались в дом бандиты... Аскаридоз развился в последней степени. Обнаружив напротив банка автомашину “Ниссан” с гостеприимно распахнутой дверцей, она вскочила туда и толкнула дремлющего шофера. Тот с перепугу было поехал, потом, проморгавшись, забоговал, загаял. Но Ларичева уже увидела знакомую вывеску с надписью ОСВОД, выскочила, побежала, спасибая на ходу.

“Только бы живые были... С глистами, без глистов, все равно. Только бы дверь была не взломана, а они там в наличии были. Ну я прошу тебя, Господи, сделай, и я никогда больше не буду просто так уходить, ни на собрание, ни к поэтам...”

Ворвавшись яко тать в квартиру, она первым дело увидела в ванной сыночка, который мирно переливал шикарный рассольник прямо в тазик с колготками. А рядом сидела на стиральной машине дочь и обливалась слезами.

– Ой, ты живая? Говори, все хорошо?

– Живая, говорю, да толку что. Голова болит, телевизор не включается, тетрадь по природе потеряна, а вас с папой никогда дома нет.

– Ой, ну ладно, ну не так страшно. А я уж... Четверти конец, на тетрадь по природе махни рукой. У телевизора разбили розетку, контакт плохой. Голову мы сейчас чаем полечим, пошли чаи с рулетами да омлетами пить...

– Все равно радости нету. Когда это кончится?

– Да откуда я знаю? Я вон тоже бегаю, бьюсь, как рыба об лед. Каждый учит, да тычет, а я выполняй. А ты, оказывается, молодец – смотри как хорошо четверть кончила, и с маленьким сидишь. И потом, ты самая красивая, не то что я...

Сынок, видя грустную ситуацию, незаметно бросил полезную работу и подключился к реву. Ларичева сидела на краю ванной и обнимала ревущую команду, забыв снять пальто.

А потом они, бормоча и всхлипывая, перешли на диван и долго так сидели, то плакали, то смеялись. На окне фольговым узором цвела красота зимней ночи. На миг окно заслонялось тенью, как у Андерсена, потому что в дом заглядывала Снежная Королева.