Спасибо! Светло в Гостевой стало.
Хорошо бы ввести обязательное заполнение строчки Email...

Сегодня у нас в ПУБЛИКАЦИЯХ

Виктория ОРТИ
КСВ
Рассказ

ЦИТАТА

"Ох, и зачем мне нужна эта непрестанная маета – глад душевный, цвель земная? Ведь не старушка, поди, вспоминать быль, да пыль с платьишек отрясать. А кому, скажи, интересно про тебя… то-то и оно, нет ответа, нет. Алмазная крошка по небу рассыпана, кому – звёзд мерцанье, кому – резь в животе".

С другими произведениями Виктории Орти можно ознакомиться на ее здешней ПЕРСОНАЛЬНОЙ СТРАНИЦЕ, откуда ведут ссылки и на другие сетевые ресурсы этого замечательного автора.

О стихах Эвелины Ракитской
(заметки на полях книги «Черно-белый романс»)

Для начала скажу: Эвелина Ракитская – один из интереснейших современных русских поэтов. Попробуем понять, чем она интересна. О чем она пишет? На мой взгляд, ее тема – Русский Поэт. «Ни от кого я не держу в секрете – Россия состояла из стихов». Русский Поэт, написанный как здесь - с двух больших букв, вполне совпадает с Русским Мессианством. Мессианство это – вполне апофатическое. Поэт не знает, как надо. Зато он знает, как не надо - «правды не существует, лишь Истина есть».

« И я увижу, как смешон и глуп
ваш белый свет – Великий и Кровавый,
в котором выбивают зуб за зуб,
и жгут дворцы, и ждут грядущей славы,
и славят крест, терпение и труд.
и жизнь несут легко и величаво,
как реки воды мутные несут…»
Но на этом сегодняшнем белом свете«не место поэтам, поэтам не время,
Издателям время, дельцам и певцам».
Вот это переживание своего мессианства и его ненужности в наступившие времена и есть нерв поэзии Ракитской.Наступление этих новых времен чувствовал уже Мандельштам: он и упрекал себя за измену пророческому дару – «я бестолковую жизнь, как мулла свой Коран замусолил, время свое заморозил и крови горячей не пролил» и констатировал – «я трамвайная вишенка страшной поры». То есть – «я такой, как все. Мессии из меня не получилось». В последнее время изменение роли поэта стало вполне очевидно. В России окончательно разорвалась связка «Поэт – Царь», служившая опорой Русскому Мессианству. Так называемый «Большой Стиль» после распада коммунистической системы заменился в культуре демократией. Мессий при этом быть уже не может: на роль мессии претендует либо рекордное Число проданных экземпляров, либо мессий – миллионы, каждый из которых ничем не хуже других. Ситуацию эту художественно оформил Иосиф Бродский – «лучше жить в глухой провинции у моря». Провинция эта – несомненно литературная. Бродский уравнял ее со всеми «столицами» - в любой точке литературной плоскости стало возможно застыть в одинаково трагическом разочаровании. Это разочарование – внедренный Бродским всеобщий эквивалент нашей эпохи, аналог всеобщего избирательного права. Ни одно разочарование не хуже любого другого. Бродский заслуженно снискал славу и мириады последователей.
Но, говоря о Ракитской, вроде бы, просто неуместно упоминать Бродского и его принцип размена поэтического таланта на мелкую ходовую монету. Ведь для Ракитской даже сам поэтический талант, с одной стороны, незаслуженный дар, а с другой, всего лишь игрушка, ибо писать стихи после Гулага уже, наверное, не стоит:
«Будто лето, день слепящий,
По поляне дети вскачь.
Я ловлю с небес летящий
надувной блестящий мяч».

И радикальней сказать уже нельзя:

«ПОЭТЫ есть, но их стихи - фигня....

В словах вообще большого смысла нет.
Слова - они всего лишь компромиссы.
А я хочу пробраться за кулисы,
пройти насквозь, увидеть ваш скелет...

Там, за бумагой, есть иная суть.
у слов любых.... вот-вот, еще полшага -
и я уйду в пространство за бумагой
и не смогу найти обратный путь».

На мой взгляд, Эвелина Ракитская вполне закономерно приходит к своему выводу. Закат русского поэтического мессианства воспринимается ею как невозможность и ненужность поэзии вообще. В этом, повторю, апофатический нерв ее поэзии.Но, «хотя в словах большого смысла нет», не маловато ли этого апофатического смысла для так называемого «поэтического мира», который и способен удержать стихи поэта на плаву? Не становится ли этот смысл всего лишь высоким аналогом «всеобщего поэтического разочарования», о котором я упомянул ранее? Не предшествует ли мессианство самому содержанию этого мессианства? Не становится ли оно единственным содержанием?
Может быть, поэтому Ракитская вспоминает о «музыке» поэзии, как о последней опоре. Несомненно, в хорошей поэзии присутствует «музыка», но именно как дополнение к смыслу, а не как замена его. «Музыке» же поэзии в чистом виде я всегда предпочту настоящую музыку.
«Эпитетов и образов-клещей я не люблю», - пишет Ракитская. Материальный мир не выдержал испытания и недостоен упоминания в стихах.
Все же, мне кажется, что современная ситуация свидетельствует именно о изменении роли поэта, возможно, о закате поэтического мессианства, но не о ненужности поэта вообще. Мне кажется, есть смысл для существования поэта и в наши времена. Хотелось бы прочесть об этом смысле и у Эвелины Ракитской. Все-таки, ничто так не нужно человеку, как утешение. Как правдивое утешение.

Что действительно происходило на территории, которая называется словом Чечня?
Правду можно узнать лишь от того, кто пытается передать свои впечатления от увиденного и пережитого с максимальной искренностью. Но иначе и не получается говорить о том, что производит самое сильное впечатление на войне – о смерти.
На протяжении предложенного Вам романа перед читателем воссоздается то, из чего состояли боевые действия в Чечне. Глазами очевидца переданы ощущения человека, убивающего других и стремящегося избежать собственной смерти.
Необходимость уцелеть в кровавой бойне определяет мораль и взгляды героя на происходящее. Месяцы командировки, вереница смертей и кровавые бои – все обыденно для войны. Но открывает много неожиданного для того, кто привык смотреть на военные действия с расстояния. Операции по сопровождению колонн, «зачистке» сел раскрывают новые черты характера российского солдата, приоткрывшиеся в ходе чеченской войны.

Сергей Ермолов
Добро пожалова в ад.

24

Рота готовилась к предстоящей операции.
Рано утром, еще до восхода солнца, был взорван фугас на подъезде к блок-посту. Никто не пострадал.
Все ждали приезда кого-то из командования, суетились и нервничали. Иногда, как отдаленный гром, доносились звуки выстрелов – это артиллерия вела беспокоящий огонь по позициям боевиков.
Большую часть времени солдаты проводили, сидя на солнце. Есть, спать, писать письма – других дел у них не было. Полный отдых.
Всю первую половину дня меня мучил понос, болела спина и кололо в паху. Я не мог понять, почему организм подвел меня.
Из соседней палатки доносились пьяные крики и я двинулся туда «полечиться». Войдя внутрь, я увидел развалившегося поперек кровати подполковника со стаканом в руке, женщину, пьющую с ним, двух майоров. Я никого из них не знал и лишь чувствовал, что оказался в тупике.
- Что-нибудь найдется выпить? – спросил я.
- Есть немного.
- Давай, что есть.
Чтобы опьянеть и забыть о происходящем вокруг, мне приходилось пить больше, чем прежде.
- Как у вас дела? – спросил майор.
- Хуже быть не может. Завтра опять на операцию.
- Никакого отдыха?
- В этом-то и дело.
Глухо звякнули алюминиевые кружки. Я выпил, будто сделал глубокую затяжку сигаретным дымом и почувствовал, как медленно разливалось по всему телу тепло. Я ел, мучаясь от жары. На стол иногда падали капли пота с лица.
Гнетущее настроение не прошло и после выпитого, однако что-то все же изменилось. В голове шумело и способность мыслить исчезла. Я сидел неподвижно, не различая путающиеся мысли. Я не хотел слушать ничьи сумасшедшие бредни. Меня охватило непреодолимое желание ударить майора. Но благоразумие не позволило этого, и я сдержал свою злость.
Я закурил. Во рту было противно, сигарета казалась отвратительной.
- Завтра двадцатое, - сказал я. – Мне осталось десять дней.
- Да, - ответил майор и оглянулся через плечо. Может быть, сплюнул незаметно для меня.
Когда я вышел наружу из палатки, воздух показался мне прохладным и свежим. Я сделал несколько глубоких вдохов.
Я забыл взять свои сигареты, поэтому мне пришлось «стрельнуть» одну у сидящего рядом бойца. Закурив, я молча смотрел в землю.
Не помню, как я оказался в своей палатке.
Я хотел подняться на ноги, но не мог, хотел шевельнуться – не мог, хотел крикнуть – и тоже не мог. Я словно утратил все чувства и ничего не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал. Подняв руку и дотронувшись до своего лица, я испугался. Казалось, что мое лицо трогали чьи-то чужие руки. Я рванулся, вскочил на ноги и тут же упал. Началась сильная рвота. Возникли приступы боли и меня охватило отчаяние. Напряжение от борьбы с собственными страхами было слишком велико – по мне текли струйки пота. Мысли путались у меня в голове.
Я опасался за свой разум, мое сознание затуманилось. Всегда проще и вернее придерживаться какой-нибудь навязчивой идеи.
Чем беспощаднее война, тем она в действительности оказывается гуманнее.
Я вспоминал многое, о чем было неприятно и тяжело вспоминать.
Боевые действия погружали солдат в уныние и растерянность. Ребята называли Россию «землей», как будто Чечня находилась где-то в космосе, как будто она настолько нереальна, что можно ставить жизнь с ног на голову и действовать как угодно, лишь бы выжить. Солдаты начинали говорить вслух о том, о чем каждый из них думал про себя. О том, чтобы стереть Чечню с земли. Хорошим чеченцем мог быть только мертвый чеченец. Врагом был любой человек, который не имел отношения к федеральным войскам.
Где-то в будущем была победа – наша главная цель. Казалось, что и все мои проблемы решатся сразу же, как только закончится война. Но чем ближе мы приближались к миру, тем более упорное сопротивление встречали.Я опять осознал, что уже не молод, осознал бессмысленность этой войны – бессмысленность не убийства, а бесконечных, изо дня в день повторяющихся операций и возвращений с гнетущим сознанием, что я опять ничего не достиг, ничего не изменил и только рисковал жизнью ради ничтожных результатов, гадал, не предали ли меня уже, не знал, кому доверять. Война перестала быть просто боевыми операциями и превратилась в постоянную неизвестность. Никто на этой войне не верил, что она может закончится. Для меня стали безразличны все правила войны. Смерть научила меня не доверять логике. Но эта мысль уже не утешала. Мои силы были на исходе.
Меня охватило странное чувство. Я хотел бы его передать, но вряд ли сумею это сделать.
Я перечитывал свои записи и вдруг ощутил непреодолимую слабость. Слова словно впитывали мою жизнь. Часть души, которая сопротивлялась, помертвела. Я почувствовал в себе смерть.
Я не хотел умирать. Я упрашивал себя не умирать.
Мою роту пытались комплектовать быстро утомляющимся мальчиками, которые не могли таскать на себе снаряжение, но зато умели умирать. Они ничего не понимали в войне, оказываясь под обстрелом, подставляли себя под пули.
Я не хотел себя утешать. Мы все были обречены на глупую смерть. Я учил своих ребят умирать.
Я долго лежал, не смыкая глаз, пытаясь разобраться в своих мыслях, словно изучал самого себя, как изучают безнадежно больного, которому недолго осталось жить. Я боялся додумывать свои мысли до конца.
Мне предстояло нудное ожидание рассвета. Надо было примириться с еще одной очевидностью: я утратил всякое чувство времени.
Я всю жизнь придерживался одного принципа: видеть, помнить и молчать. Но в Чечне я сумел изменить всем своим принципам.

Сергей Ермолов

Формула действия

новый мужской детектив

24

Чувство, что тебе не дают приблизиться к чему-то важному.
Я тороплюсь закончить историю моей жизни. Чувствую, что больше писать не буду. Я могу быть лишь выразителем своих шизоидных ощущений.
В ожидании нет ничего необычного. Каждый человек чего-то ждет.
Быть одному правильнее, чем быть среди людей. Подобными признаниями я раскрываю свою шизоидную сущность.
Но что это, как не желание разорвать меня унижением напополам.
Неудачи делали меня злым.
Только жизнь против всех может иметь смысл.
Любой человек – мой враг.
Моя странность объясняется мужским воплощением женственности моей матери – я ведь похож на нее.
Мой мир утратил устойчивость и рассыпался на мелкие кусочки. Я испугался своего одиночества.
Люди неравнодушны только к собственной смерти.
В этом мире плохо не мне одному.
Я достаточно своеобразен, чтобы суметь выделиться из окружающих меня людей. Мне необходим опыт жизни, не похожий на жизнь ни одного другого человека. Я всегда был не тем, кем казался окружающим.
Жизни никогда не бывает достаточно, чтобы рассказать о самом себе.
Мне опять снится смерть.
Похоже на то, что это даже меня не беспокоило.
Я пытаюсь рассказать об очень важном для меня. Человек должен отвечать за свои поступки.
Я всегда думаю о том, что произойдет через минуту. Мыслей не много. Стараешься записать даже случайную.
Я завидую людям, которым не приходится прятаться от самих себя.
Я отказываюсь обсуждать эту тему. Все, тема закрыта.

Жизнь несправедлива. Смерть – другое дело. Смерть демократична.
Все же я ощущаю, что отдаляюсь от реальной действительности.
Ни один человек не интересен никому, кроме себя.
Ни прошлого. Ни будущего. А запутаться в настоящем очень легко.
Я завистлив. И этот недостаток мешает жить. Я стал злиться чаще. Теперь мне для злости не нужна причина. В людях слишком много зла.
Человек никогда не бывает таким, каким воображает себя.
Мне хочется, чтобы мой рассказ оказался ложью. Очень сложно выдумывать свою вину. Непонятно, откуда я смогу взять для этого силы.
Я уверен, что у человека нет более опасного врага, чем он сам.
В любом случае меня не удастся испугать одиночеством. Я окружаю себя невротическими знаками. Я не позволю притворству людей обмануть меня.
Вряд ли я мог использовать время своего одиночества с большей пользой для себя.
Неспособность подчиниться делает меня одиноким.

Весь мир пуст. Никогда еще я не ощущал настолько его пустоту. Единственно разумный образ жизни – жить сегодняшним днем.
Чувства палача никогда не бывают просты. Я должен объяснить то, что не понимаю сам.
Кто-то отнесется к моей судьбе с любопытством. Найдутся и такие, ля кого зависть будет естественна.
Жизнь убийцы очень интересна.
Я очень старательно пишу смертные приговоры.
Я боюсь стать рабом одного действия.
Чего в себе боятся другие люди?
Я знаю, что человек не может быть защищен всегда.
Я приближаюсь к смерти. Человечество приближается к смерти. Мое настроение не может быть другим. Я не успеваю следить за всеми изменениями в себе. Очень важны знаки смерти.

Думаю, такую способность можно считать талантом. Я не хвастаюсь, но это действительно очень непростое дело.
Когда я нанесу следующий удар?
Через месяц?
Через неделю?
Мне нравится выдумывать жесты, которыми я приношу жертвы смерти. Я боюсь казнить случайно.
Я очень осторожен. Но невозможно быть осторожным всегда.
Каждый человек может убить тем способом, какой ему больше нравится.
Нужно уметь казнить. Вряд ли есть смысл учиться в жизни чему-то другому.
Мне хочется научить приносить жертву смерти любого человека.
Очень важно уметь правильно выбрать момент для жертвоприношения. Обмануть можно всех. Нет надежного способа уберечься от неожиданного нападения.

Надо успокоиться и собраться с мыслями. Нечего психовать и дергаться.
Способность человека ненавидеть делает его равным Богу. Человек – это подобие Бога. Я тоже часть Бога, и ему никуда от этого не деться. Мне необходимо ощущать себя врагом всех людей. Я не сомневаюсь, что однажды Бог принесет в жертву смерти всех людей. Время может подтвердить мою правоту.

Вам не повезло, что я не писатель.
Не хочу сублимировать свое желание приносить жертвы смерти в творчество. Приходится действовать.
Если бы я хотел стать писателем, то обязательно написал бы роман под названием «Особо опасный». И начинался бы он так:
Сегодня у всех опять серые лица. К ним невозможно привыкнуть. Я всегда расстраиваюсь, когда вижу их. У меня странная реакция на серый цвет. Опять пора идти к психиатру.
Когда я был у него в последний раз, он мне сказал: «Ваша патология без изменений. Главное – держать ее под контролем».
И я стараюсь держать ее под контролем. Но если честно, то контролирует меня она. А если еще честнее: мы с ней заодно. Только это тайна.
У меня много тайн. Со временем их становится больше. Я их тоже классифицирую. Есть несколько первой степени. Все остальные я рассказываю при случае. Люди любят слушать чужие тайны. И располагаются к тебе. А для меня очень важно расположение людей. Я не такой, как они. Но с ними приходится жить и я приспосабливаюсь. Но получается не всегда. Уже есть несколько случаев первой степени, когда это не получилось.
Говорят, что черный цвет – это символ смерти. Я не люблю черный цвет. Ненавижу. Мне повезло, что я умею ненавидеть. Мой цвет – красный.
Когда я рассказал об этом психиатру, он сказал: «Все, что ни делается, все к лучшему». Иногда он перестает казаться мне дураком.
Когда я сказал об этом Артуру, он мне ответил: «Кретин». Его я тоже казню.
Все знают, что Артур умный. Я знаю, что он умнее меня. Превосходство чужого ума – это не повод для казни. Но если бы он был только умен.
Еще он умеет унижать. И это делает его моим врагом. Врагом первой степени. А это уже серьезно.
Я всегда становлюсь серьезен, когда занимаюсь проблемами первой степени.
В этот дневник я буду записывать только впечатления от смерти. Все прочее несущественно. И не стоит внимания. Заслуживают внимания только впечатления первой степени.

Что же здесь происходит?
Когда ты читаешь эти строки, я могу стоять у тебя за спиной.
Я знаю, что доберусь до тебя. Если не на этой неделе, то на следующей. Если не в этом месяце, то когда-нибудь. Я знаю. Я уже знаю себя и знаю, на что я способен. Все зависит от меня.
Если можешь, значит – должен. Вы живете в аду, и мне вас не жаль.

Сергей Ермолов

Смешная любовь

роман о любви

29

Я думаю и думаю над тем, что произошло и почему так произошло. А когда человек живет только прошлым – это уже старость.
Расставание с любимым человеком противоестественно. Я уверен в этом. Я знаю, что мне никто и никогда не сможет заменить Наташу. Она мне нужна. Единственная.
Она не хочет замечать мое присутствие. При встречах просто проходит мимо. В ее мире я уже не существую.
Воспоминания о Наташе мучают меня. Я не могу не вспоминать. Я дошел до такой степени отчаяния, когда не получается думать ни о чем другом и не ждешь никакого облегчения. Я не уверен, что это когда-нибудь закончится.
Глупо пытаться утешиться словами.
Я опять не могу уснуть. Попробовал почитать. Но и с этим занятием ничуть не лучше. В лице, которое смотрит на меня из зеркала, есть лишь боль и обида. Это Наташа сделала его таким. Я встретил любимую женщину и потерял ее.
Я не могу зачеркнуть свое прошлое и смотреть на него, словно оно произошло не со мной, а с кем-нибудь другим. Мой мир опрокинулся. В нем все сместилось так, что прежний порядок уже вряд ли сможет восстановиться.
Я не могу жить без любви. Не могу дышать. Я хожу по улицам и не вижу, какого цвета небо. Мне нужно, чтобы Наташа любила меня.Оказавшись ненужным Наташе, я перестал быть необходимым самому себе. Я думаю о себе, как о чем-то ненужном. Без любви я перестаю ощущать себя живым.
Я отказываюсь быть нелюбимым. Эта возможность пугает меня. Я не могу примириться с невозможностью любви.

С полным содержанием романов можно ознакомиться на www.proza.ru/author.html?ermolov

www.litkonkurs.ru/index.php?dr=17&luid=4547

Обсудить на sermoloff.mybb.ru

Эвелина, надеюсь, книгу в Сан-Диего рано или поздно получить. Поздравляю.

Для сведения почтенной публики
Самые отварттельная, безграмотная, советско-партийно-коммунистическая новая книга
www.era-izdat.com/evelina.pdf

Знаешь анекдот про венгра, который с вышки писал? Вот так и тут. Я же молчу когда народ по два-три ника употребляет, создавая несколько личин. Это вроде по понятиям. Но когда начинается разгул -- каждый пост под новым ником -- это просто хулиганство, которое превращает сайт в помойку. Свобода, как это не банально, идет рука об руку с ответственностью. Открытое, свободное общество может быть легко загажено если люди по той или иной причине недозрели. Помню, как приезжавшие в начале 90ых годов первые туристы из России нахватывали кетчупа в Макдоналдсах, или перевешивали бирки в магазинах, считая нас идиотами, что мы не поступаем так же, да еще краснеем за них. (а потом возвращались домой, рассказывая байки какие американцы все дураки).

Так же и у нас, двери открыты нараспашку, замков нет, приходи в любой маске. Но когда человек начинает вести себя как дикарь в макдоналдсе, я оставляю за собой право наводить легкий порядок и если потребуется срывать маски.

В данном случае, все что я делаю -- когда человек не слушая предупреждений и в упор не понимая намеков, продолжает нарушать местные понятия, наш common law если угодно, то я объединяю его посты под одним прозрачным ником, надеясь что это уберет соблазн для безобразничанья. Гласностью против коррупции, так сказать.

Не вижу ничего плохого в том, что некто выступает под разными никами. Лично я так никогда не делал, но и другого за это не осуждаю. И уж, тем более, применять санкции...

В человеке порой живет несколько личностей, каждая несет свою (спорную) правду. Где ж как не на интернет досках им спорить между собой?

Помнится ещё зимний день, Петербург, с Гумилёвым вдвоем вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты, мы спокойно, классически просто идём, как попарно когда-то ходили поэты.
Ник, душка, да что вы так переживаете?
Мы обожаем вашу профессиональную армию самопожертвенных головорезов..

А Мойше - еще гойше...

Но я не Байрон, я - друг-гой!

посв. республиканской партии США

Под сенью партии благой
всегда равны еврей и гой!

Нет, правильнее - Аз воздам! А Мойша - это что-то прачечное... вернее, посудомоечное... А Моше - это Моисей, что ли? А Рамзес, например, - Rah-Moses...

Правильно, конечно, говорить не есть суть, а аз есмь, это просто подстановка, как Миша вместо Мойша и Соня вместо Сара.

Спондей - это, очевидно, образ мысли, при котором беременной можно быть настолько, насколько...

Ну, вот, пример всего с двумя спондеями, да и те в предлогах. И ни одного пиррихия. Прямо для "мастер-класса" по хорею.

Я иду по Тель-Авиву,
слева -Галя, справа - Рива.
Я иду по Тель-Авиву,
слева - водка, справа - пиво.

(Поэт Яков Айзенберг)

"Есть" и "суть" вместе употреблять можно настолько, насколько спондей помогает реализации художественного замысла.

В бытность когда мы с покойной Анечкой заседали на кухне у Осипа Эмильевича, там был сладкопахнущий белый керосин...

О где мой саквояж и макинтощ?
Webmaster comment:

Э., выберите себе пожалуйста один ник и хорэ, ладно? Это официальное предупреждение.

Можем!
Желание - есть суть человека. — Бенедикт Спиноза

А одновременно "есть" и "суть" можете употреблять?

Вы поезжайте в Киев и спросите, могу ли я путать логический вывод с уравнением!

Изя! Маша! Когда Штапский снова к вам придет, дайте знать и задержите его до моего прилета.

Мои познания в деревенском идиотизме, увы, "проскакивают" крупного концептора Вуди Алена и уходят по меньшей мере к Вольтеру.
Но все же Вы путаете логический вывод с уравнением. Уравнение на то и уравнение, что работает в обе стороны. А логический вывод - нет. Но не буду лукавить: на мой взгляд, метафизика - идиотична в принципе.

Ну да, а его брат-близнец - Ахмадинеджадушка - тоже классический пример... Не закодированный алкоголик, а раскодированный фанатик. Что одно и то же.
Недаром они только что встречались "в теплой обстановке".
Webmaster comment:

В интересах гласности: отправлено тем же IP, что и Маша/Изя/Cэм и прочие делегаты

Консерватизм, в отличие от идиотизма, не есть суть понятие метафизическое. Каждый консервирует, свое, что имеет. Например, в стране с исторически гарантированными свободами и правами людей, консерваторы консервируют эти самые права и свободы. В Европе, где традиционны привилегии элит, консерваторы сообразно эти привилегии и консервируют. Итд итп. Поэтому нельзя использовать в уравнении чисто метафизический идиотизм с одной стороны и явления бытия нашего с другой без дополнительных определений.
Конвенция деревенских идиотов -- это из Вуди Аллена, кстати.

Классический пример метафизического идиота - закодированный алкоголик и психопат Джордж Буш-младший.
Webmaster comment:

В интересах гласности: отправлено тем же IP, что и Маша/Изя