Родился 1 апреля 1961 г. в Киеве. Окончил филологический факультет Киевского государственного университета им. Т.Г.Шевченко и Высшие литературные курсы (Москва).

Автор книг стихотворений «Весть о братьях» (К.,«Молодь», 1989), «Избранные черновики». (К.,поэтическая лаборатория «Cultur & Art», 1991). «Игра вещей» (кооператив «Золотые Ворота», К.,1992). «Стрела, замри в небе». (М., «Столица», 1993). «Звуковое письмо». (С-Пб., «Геликон Плюс», 2000), «Новый субъектикон» (К.,«Неопалимая купина», 2003) а также сборника литературно-критических статей «Жажда художественного текста» (на украинском языке): К.,«Визант», 1996.

Стихотворения публиковались в «Антологии русского верлибра» (М.,1990), «Пропуск в зону» (коллективный сборник стихотворений о Чернобыле) (К., «Риф», 1996), в «Антологии современной русской поэзии Украины» (Харьков, «Крок», 1998), «100 русских поэтов о Киеве» (К., 2000), «Киев. ХХ век. Русская поэзия» (К.,«Юг» 2003) .

В журналах: «Смена» (Москва), «Парус» (Минск), «Техника - молодежи», «Студенческий меридиан», «Сельская молодежь» (Москва), «Сизиф» (Санкт-Петербург), «Украинский театр», «Зоил», «Песочные часы» (Канев - Фризен, 1997 ), «АйДа!» (Казань) и др.

* * *

Когда, читатель, в море Интернета
Письмишко звуковое ты найдёшь -
Туманный massage грешного поэта,
Бутылку с затонувшего корвета,
Зелёную до ужаса, - ну что ж!..
Прикидывая, что это за птица,
В раздумьях sound-карту теребя,
Не медли! Я прошу поторопиться!
Вскрывай, читай - и вслух, и про себя!
Хочу, чтоб в нефтяных снегах Ямала,
На пляжах Крыма, в глубине Урала,
В пустыне Гоби, средь иных планет, -
Письмо моё смешило, волновало...
Тогда ура и не пиши пропало!
............................................
А нет - так нет.

Когда на струнах он бряцал,
балдёжный рок-кумир, -
ему внимал Колонный зал
и весь подлунный мир.

Ему подвластен был металл,
огонь, вода, эфир! -
он с водкой смешивал кефир
и тексты исторгал.

И драйв божественной игры,
как рашпилем, терзал миры:
звук доходил до ультразвука!

И в дельфинарии всех стран
он посуху врывался, пьян,
и находил в дельфине друга.

Возьмите день. Возьмите деву,
вино, зефир. Возьмите лес.
Тропу направо и налево.
Внезапный дождь наперерез.

Тогда, быть может, вы поймёте,
как, ветхих не читая книг,
- остановить стрелу в полёте! -

н а   ц е л ы й   м и г.

Чадный ветер от колеса.
Пронеслась кавалькада гонки.
Осень ласточкой чирк! - леса
Полыхнут у бензоколонки.

Сорван с ветки шоссе, как лист,
Мотоцикл дымится у леса.
И взирает мотоциклист
Вслед кентаврам огня-железа.

В дни сезонной распродажи
Сарафанов и штиблет
Станут ближе к дому пляжи,
Где загара больше нет,
Где под ливнями линяет
Щит "За буй не заплывать!"
И друг друга не пленяют
Дядя с тётей, сын и мать.
У щелястого барака,
Где в раструб орал ОСВОД,
Водолазная собака
Охраняет небосвод,
Да стоянку гидропедов,
Да - в шеренге - лежаки,
Тренажёры для аскетов
(жалко, гвозди коротки).
Отбурчала бочка с квасом,
Смыло музыку, хоть плачь.
Не взлетает с выкрутасом,
Взвинченный амбалом-асом
Волейбольный тесный мяч.
И блюдущего святыни
Не смущают не бикини
Вдоль купальной полосы
(популярные поныне),
ни семейные трусы,
ни наколки резких зэков...
Завершен Армагеддон
В преферанс и бадминтон!
Как на площади ацтеков,
Всех вобрал песок времён.
Одиночество - с чего бы? -
Благотворно для меня.
Скоро снег. Торя сугробы,
Ляжет пляжная лыжня:
Мимо лежбищ платной зоны,
Обогнув косой грибок...
Где толпились миллионы -
Ты один. Как перст. Как Бог.

Я подглядел воочью:
из-за решетки ночью,
как в детективе Кристи,
парк покидают листья.
Запоминай, прохожий,
желтые макинтоши!
Скроет следы бегущих
ливень, засевший в кущах.
Голые туберозы
утром объявят розыск.
Шорохи, подозренья
расшевелят растенья.
Ясеня листья, где вы?
...В школьном альбоме девы.
Сплющенные закладки
нимфы моей, юннатки.

Мужчина плачет в сквере зимнем,
Партиец в буйвольем пальто,
Поступком невообразимым
Колебля. Что-то здесь не то.
В помаде школьниц - недоверье:
"Ну, дожили!" Не в лад смешон,
с чего разнюнился? И - в сквере?
Унижен? С должности смещён?
Жена в больнице? Сын под стражей?
От негра нагуляла дочь?
Не знаю, чем... Не знаю даже
Вообще: а надо ли помочь?
Галантерейные привычки:
Рыдать и биться о плечо!
Но подойду, спрошу хоть спички.
Ведь - человек... А как ещё?

Не только в холода,
но и в жару верблюжью
степные поезда
проходят по окружью,
чтоб вымерять простор,
где беркуты, вараны,
где желтый семафор
увяз в песках нирваны,
а стрелочник-аскет
путейным аксакалом
провёл две жизни лет,
молясь гудкам и шпалам.

Гам. Теплынь.
Ярок базар и неистов!
Выбор дынь -
Как потасовка регбистов.
Эй, халат!
Круглый живот - не обуза?
...Полосат
Бок налитого арбуза.
Ржавый визг -
Сталь на точиле щербатом.
Нож завис
Будто аллах, над шербетом.
Не спеша
Пробую груши, бездельник…
Ни шиша
Нет, к сожалению, денег!

Лица на нём нет. Мается. Устроился проводником.
Ищет отца, ищет отца
             бросившего мать в шестьдесят шестом.
Нервный стал. Курит, щурится:
             "Всё равно разыщу отца!"
Вчера - Чита, завтра - Надым.
             В путь, и снова - Чита. Мать: "Да Бог с ним, сынок! Забудь! Тщета..."
А сын: "Ни черта!"

Матери неподсуден, анкетные данные сверя,
однофамильца пять суток выслеживал, точно зверя.
Похоронные книги листал – в Челябинске ли, в Крыму:
"Господи! Если ты есть – не дай уйти, исчезнуть ему! "

И вот, на тысячной из дорог (ликуй, проводник-истец!) –
случай свёл или Бог помог: в вагон восходит отец!
Узок тамбур. Руки дрожат, словно Фемиды весы.
"Помнишь, батя, как ты сбежал? Сволочь ты! "

- "Помню, сын.» - «Мать упала тогда на порог…
             Помнишь? Ты переступил! "
"Помню. Не забывал, сынок. Ничего не забыл".
...Плакал. Бил отца по лицу, ничего не прощая отцу.
А тот улыбался разбитым ртом:
             "Бей, сынок! Заслужил...
Но только ушел я в шейсят втором.
             И сроду в Чите не жил".

Недосмотрел лесник - возрос расход листвы,
Подгадили погоду бациллы влажных зим...
Осины, точно рыбы, желтеют с головы,
И муравьёв когорты текут в холмистый Рим.
Как на картинке детской - в сплетении ветвей
Отыщется то дятел, то лось, размытый мглой...
И я в лесу - нелишний! И я - родных кровей
С верховной кроной вяза... С бензиновой пилой.

                          Арташесу Казаряну

Пустота пространства
             и стеклянной тары.
Испарился спиртом яркий кавардак!
Чаяли награды и не ждали кары...
Были бы мудрее - мыслили б не так.

Ни меня, ни друга. Господи ты Боже!
Выпито вино и
             выбито окно.
У кого веселье - тот восплачет тоже.
У кого везенье - кончится оно.

Ровный, песчаный, голый
помню пустырь за школой.

На перемене за школой
курил "Беломор" дешёвый.

Сделал затяжку-другую -
жизнь пронеслась вчистую.

Странный прогорклый дым
над пустырем большим...

Школьный пустырь, Отчизна!
Красные блекнут числа.

Но цветёт иван-чай...
СССР, прощай.

1

Не замечаемый никем,
прогуливаясь культурно,
я видел драму: манекен
валялся возле урны.

От влаги осени намок,
кого никто не любит -
как Гумберт Гумберт, одинок
и раздвоён, как Гумберт.

В своем стандартном пиджаке
В кафе, в метро, у кассы, -
я - мешковат, как манекен...
Я стопроцентный манекен
Из массы, из пластмассы.

2

Кукла, кукла, раз-два-три!
Что у Вас, у Вас внутри?
- У меня внутри пружина!
Я не кукла, я мужчина,
Я любовник заводной:
Заведи - и буду твой.

На холме - позолоченный храм,
А вокруг - облака и болота.
Там, открытая дальним ветрам,
Рыбам, птицам и их голосам, -
Есть могила ученого Грота.

И бегут аж под Харьков поля...
Пробегая, грустят отчего-то.
И цветы - как статьи словаря
знатока филологии Грота.

Вдалеке от асфальтных дорог,
в стороне от глобальных итогов
есть поселок такой - Кочеток...
Там под камнем лежит лексикограф.

И соцветья листает заря,
Золотя и холмы и болота, -
как страницы его словаря,
словаря лексикографа Грота.

Ты ведь тоже здесь живешь -
с механизмами бок-о-бок...
Ветошь есть в тебе и нож
и набор пустых коробок.

На тебе напишет "Love!"
(или хуже) отрок шустрый.
Ты недвижен и ленив,
но в мечтаньях - Заратустра.

И тебе в туманах зим
или прочего ненастья
снится  д л и н н ы й  лимузин -
упоительный, как счастье.

Поставила дама на столик кафе
Дымящийся кофе.
             И, бросив перчатки,
Ушла за бисквитом.
Старик в галифе
Следит озабоченно,
всё ли в порядке.
О, это мгновенье! Навеки, навек
И в сердце, и в памяти...
                                 Вполоборота
С тоскою глядит пожилой человек
На замшу,
хранящую женское что-то.

* * *

Осенний сквер - бюро находок:
О, сколько тут перчаток женских
На клёнах! Север, ветер, сквер.
Цеплянье рук... И нелегко так
Осознавать в багряных жестах
Моленья замшевых химер.
В бюро потерь ворвётся вьюга,
И пальцы листьев на брусчатке
Остекленит зима. Да-да,
Иди сюда! Постой, подруга.
Я сам - декабрь. Сними перчатки,
Оставь их в сквере навсегда.

Люблю тебя под похоронный марш
в саду монастыря - невыразимо!
...А кто покойник? Всем известный наш
натуралист и краевед Максимов.
Он тушки птиц, животных набивал -
енота, зайца, голубя и рыси.
Жил мирно: не бузил, не выпивал...
А дней труды - музею передал,
душой бессмертной испаряясь в выси.
И вот лежит в гробу, как будто сам
стал мумией, серьезным экспонатом.
Его душа открыта небесам
(а телеса набил трухой анатом).
под пенье птиц, щебечущих в саду -
они хоронят чучело героя...
Я грудь твою под блузкою найду,
смерть презирая и любовь утроя!
Ведь смерти нет. По крайней мере, тут,
пока мы любим жутко и отважно.
И вишни, что на кладбище растут,
нам пробовать не горько и не страшно.
Простимся с ним! Натуралист - он свят:
чудачил, но людей и птиц не мучил...
Его в музей небесный поместят,
как одного из лучших наших чучел.

Май. Пригорки вспыхнули сиренью,
кружевом укрывшую кресты.
"Ближе к смерти -
             ближе к воскрешенью", -
нам кусты кивнут из темноты.

Влажные цветы, сирени мая -
как ни разу в жизни не дарил...
И Шопен грустит, напоминая
о родной земле - она сырая -
и круженьи вальсовом могил.

Непривычная к борьбе,
Расположена к уюту,
Замурована в себе...
Выйдет в люди на минуту -
И нырнёт в себя опять,
В лабиринт своих фантазий:
Восторгаться, вспоминать
И ползти из грязи в князи.
Видишь влажную лыжню?
Для неё движенье - пытка.
Лишь парижское меню
Знает цену ей. Улитка!

Я с невестой вчера заходил
в призовой пневматический тир.
Преломивши ружье, засадил
провозвестницу оспин и дыр,
пулю-дуру.
         Прицелился.
                         Бац! -
рухнул заяц, как пьяный паяц,
бац! -
         упал на колени медведь,
не успев зареветь.
               Бац! - и впредь
глаз мой меток, не дрогнет рука.

...Ты не зря полюбила стрелка!

Перебежал. Падай. "Огонь!" -
вспышки сверкнули.
И пунктиром - трассы погонь -
пуля за пулей.
Тени фигур. Четкость команд.
Взвод за спиной.
И в агонии
         автомат
бредит войной.
Гильзы - прочь, поскорее прочь,
прочь от чумного!
Псы-стволы разрывают ночь,
чуя чужого.
Эхо рикошетит от гор
борзо и звонко!

...Тишина. И открыт затвор,
будто бы взгляд ребенка.

В кузнице огонь горит,
Гефест кует новейший щит
герою Книги Гинесса - Ахиллу.
На твердь брони нанесены
орудья бойни и войны -
Враг перед символом теряет силу.

Чеканом четким нанесён
бойцовый индуистский слон,
на нём - с копьём -
             сидит раджа в тюрбане.
...Авианосец боевой,
На юте штурман - как живой!
(Американцы или англичане?)

Калашникова автомат,
И красной конницы парад,
и танки у трибуны Мавзолея.
Со шмайсером наперевес
Шагает штурмовик СС,
толкая в печь цыгана и еврея.

А вот еврей-злодей: он сам
Араба тычет по зубам.
А вот араб с ракетою советской!
Изображения просты:
Немного зверской красоты,
Огня и неожиданности детской.

Пред всякой навью этот щит
Убережёт и сохранит:
с таким иди хоть в ад, хоть на татами!
...В кузнице огонь погас
Ахиллу впору щит, как раз:
Ну, где конфликты? Где война и пламя?

Я в сумерки вышел из пансионата.
Дождило. На пляже пустом
обрывок "Известий" влачился куда-то,
свежеющим бризом влеком.
Луна, как желток в майонезе тумана,
мерцала мирам с высоты.
Плеснула волна...
                Из ночного лимана
чуть йодом и солью тянуло...
                      Как рана,
с которой содрали бинты!
Я шел вдоль грибков атлетическим шагом
о Боге хандря, маловер.
И вдруг!
          В полумиле - горящим рейхстагом
надвинулся крейсер
             под выцветшим флагом
могучего СССР.
Он медленно шел каботажным изгоем,
влияя на стрелки часов.
На палубе - вымытой, как перед боем -
шеренгой стальной, героическим строем
стояла толпа мертвецов.
Морской пехотинец в прожжённом бушлате,
сраженный на Малой Земле;
профессор, вмороженный в лёд в Ленинграде;
сестрица с крестом, в бело-алом халате,
летёха-летун при орлиной награде;
штрафбатовец навеселе...
На вантах, на юте, у мощных орудий,
костями друг друга тесня,
забытые Богом советские люди
стояли, не видя меня.
И ветер завыл в такелаже, неистов.
И шторм заревел, накатив.
И хором запели ряды коммунистов
Дегейтера мрачный мотив.
Имперский линкор,
                   заклеймленный проклятьем,
лишь несколько долгих минут
вдоль пляжа скользил
изможденным исчадьем,
идя от Европы к товарищам-братьям,
а люди все пели... Пора перестать им!

Поют. Ты услышал? Поют.

Явленье женщины счастливой
меняет ход вещей не зря:
смотри вослед ей, торопливой,
в плаще из перьев журавля,
в небесном шарфе,
в туфлях быстрых
бегущей по аллее вдаль,
где лужи в бликах серебристых,
где стаял снег, хандра, печаль,
чернеют влажные окурки
и льготный проездной билет:
все то что снег, играя в жмурки,
скрывал... Но снега больше нет,
а есть она - рывок, движенье,
сквозняк души и дрожь ресниц,
и в хлипких лужах отраженье
ветвей и лиц, людей и птиц,
и шарф, как шлейф, за ней вдогонку,
и в бликах плещется вода...
И женщина бежит к ребенку,
спешит к ребенку, как всегда.

1

Ты была сверхумной. И к тому же
В постмодерне понимала тонко.
Потому не приискала мужа-
Ровню…
Но пора иметь ребёнка.
Тридцать три! Подругам, даже рыжим,
Бог послал накачанных курсантов.
Ты же, как фанера над Парижем,
Влипла в паутину вариантов.
Но, поскольку слыть привыкла первой, -
Оплодотворить себя дала ты
Элитарной контрабандной спермой
Нобелевского лауреата.
Ты заочно йога полюбила –
Корифея биомагнетизма.
«Я рожу Великого Метиса!»
Но, помучась, родила дебила.

2

На остановке трамвайной
Кошку он держит, как Бог.
С дурью гнусавит нетайной,
Папы-Махатмы сынок.

Мальчик, душа человечья!
Он ли, окрысясь, вчера
Дергался в трансе увечья,
Гнал голубей со двора?

С жаркой сноровкою бека
Турмана леской поймав,
Он ли у ржавого бака
Место избрал для расправ?

Он. Но не выжить во злобе,
Маленький маменькин зверь!
Ангел в нездешней подобе
Кроткую нежит теперь.

Что за усмешка блажная,
Искренний братский оскал!
Гладит, как сроду, я знаю,
Умную мать не ласкал.

Кошка урчит без боязни,
Нежно подмышкой вертясь…
Меру фавора ли, казни
Жизнь отмеряет без нас.

3

Махатма размножен в тыщах асан.
Вся Индия внемлет его пророчеству!
А в У.С.С.Р.
             подрастает пацан…
Попробуй, окликни его по отчеству!

Военный весел мой медпункт,
Где шприц-баян и есть морфин.
И не пугает страшный суд,
И гул сражения и гуд...
Пускай мне раненых несут:
Обрывки рук, осколки спин...
Я буду тихо созерцать,
Как молча погибает рать.
И, взрывом к Богу возносясь,
летят хрящи, и кровь, и грязь.
Член человека и коня
равно не трогают меня.
И, обколовшись задарма,
Я, как с холма, сойду с ума.

Мороз крепчает. Небо, ночь -
                                    черны.
И слышу я сквозь мрак
как бьются о гранит и лёд челны,
покачиваясь на волнах.
На зимней набережной, в ледостав,
покачиваются они, пока
мертвеющего холода рука
тебя и реку схватит за рукав.

Не спи, как сурок, -
заливают каток.
Спортивный каток,
Кипяток ног!

Хоккейный божок
Вбросил шайбу:
скок-скок!
Гоняй крохотулю,
Пока свитер не взмок!

Режь скрежет, конёк!
Давай, паренёк
Тинэйджерам хилым
Ледовый урок!

...А ночью январской
остыл, одинок,
изрезанный зверски
квадратный каток.

Где шайба? Где свитер?..
Мороз. Тишина.
Как тучный голкипер,
В воротах - Луна.

Характер твой - в упряжке птичья стая:
мигает солнце тысячью ресниц!
Я этих птиц вовек не растеряю,
всклокоченных орлиц и голубиц.
Сквозняк от взмахов! Проблески, затменья.
Так ходит прялка, вертится юла.
Шараханья, биенья и паденья
предугадаешь разве? Жизнь мала.
Как жестко не сжимай в руке тесемки,
Рывок - и не собрать, не наверстать.
И все по швам. Лишь сизый пух поземки...
Чтоб стаей править, надо небом стать.

1

Забытый полустанок. Чад кочевья.
Летят колеса, лязгают вагоны.
здесь в гари аварийные деревья
молчат всю жизнь и чахнут полусонно.

А мимо мчат со стуком беспечальным
цистерны, широки и чернобоки, -
к земли дальнейшим странам
- очень дальним! -
к Калининграду и Владивостоку.

И стрелочница в желтой кацавейке
Руками корневатыми своими
флажок зажав, застыла у скамейки
и всуе повторяет Божье имя.

2

Вон гуси раскричались при луне.
Всегда в пути - гонцы гиперборея!
Стоят деревья по весне,
Обрезанные, как евреи.

Немея, зеленея и бледнея, -
Привязанные к рельсам в тишине.
И помнят - обещала птица-гусь:
"Я гадом буду, если не вернусь!"

3

Платформа, путь. И встанут, замолчат
деревья, уходящие в закат.

Из шпал сработан станционный дом.
Мышкует ветер с высохшим бельём.

...Стояли надо мной, не торопя,
деревья, уходящие в себя.

- Как красиво!
             Надо мной,
(видишь?) юности приметы:
в небе Родины ночной -
самолеты-самоцветы.
Помнишь красные огни
звезд рубиновых, и башни
нашей гордости вчерашней?
Атлантиду помяни,
Атлантиду алых грёз
помяни денатуратом,
"Шипром" - резким и треклятым -
друг!
          ...Какие были дни!
Краснолицый Первомай,
празднество святого люда.
Всюду водку покупай…
И шары, и гром салюта!
А теперь? Живем в трубе
мы с тобою, аки крысы.
Я сухарь даю тебе -
закуси! Ты злой и лысый
И воняешь за версту
"Шипром", луком, перегаром -
И базаром, и вокзалом...
Вытерпеть невмоготу!
Ну а я?
          И я такой.
Тихий, грязный и бухой.
Мы с тобой - совки и бомжи.
Но когда порой ночной
из подвала выйдешь... Боже!
Хорошо-то в небе, бля!
Спутники, планеты - что ты!
И, как над башнями Кремля, -
самоцветы-самолёты.

И вот летит она, сгорая,
Царапая когтями твердь.
В её хвосте - ворота рая:
Она - влагалище и смерть.

И, значит, надобно обняться,
Набросить саваны. Итак,
Мы, 36 американцев,
За ней взойдём в чудесный мрак.

Как птицы - в ирей, полетим
В космический Ерусалим.

Любовь великая - всем сразу
Погибнуть ярко, не таясь.
О, смерть, подобная экстазу -
Покончить с миром вместе, враз!

Пусть ужасается Европа,
Как янки Новый чтят Завет.
Привет, комета Хейла-Боппа!
Твой зримый свет - не этот свет...

Осветил умирающий луч
Всё, что мило и дорого:
Предзакатную ржавчину туч
Над промышленным городом.

И стоишь в очевидной тоске,
Поджидая Копытова,
С бутербродом и рюмкой в руке
У реки Гераклитовой.

* * *

Ночное радио включу
и слушаю трубу.
И понимаю: я хочу
чтоб так же и в гробу -

непринужденно, как сейчас, -
то бархатен, то груб, -
звучал иерихонский джаз
из негритянских губ.

* * *
Мы выкарабкались
К звёздам
По спинам мамонтов
По трупам
Обезьян
И собак
Человек -
Многоступенчатая ракета
Стратегического назначения

Ветер. Вспыхнет сигарета -
и погасла. Мучай спички!
Вечер вечен. Ни привета,
ни луча от электрички,
ни звучанья в мёрзлом рельсе.
Рейсов нет. Канонов, правил.
Как топтанием ни грейся
(Donner Wetter, чёрт и дьявол!)
темень, полночь без пощады.
Хлорный, лунный холод мира.
Лишь белеет куб дощатый
Станционного сортира,
лишь, краснея, тают хлопья
снега
          в отблесках с угора,
Где зияет даль циклопья
оком ярым
семафора.

У меня - случайный дар пророчества.
Загадаю - "Снег!" - и сразу снег.
Друга вспомню ночью одиночества -
входит друг и стряхивает снег.
Холодею; даже и не верится,
что в догадке - истина и власть.
Будто космос для того лишь вертится,
чтоб с невнятной думою совпасть.
И боюсь неосторожно сжечь его -
вспыхнет мысль, все встречное губя!

...Усомнился:
"Разве любит женщина?" -
и она уходит от тебя.

Рывок! - и нарастает, как лавина,
Разбег по крутизне. О, мчись и мчись!
И вот, отбросив
гибкий хвост
трамплина,
Он ящеркой выскальзывает ввысь.
В солёном, первобытном море неба
Он хладнокровен, точно интеграл.
Вовеки не елозить по лыжне бы:
Пернато взмыл - и в тучах запропал!
...А тренер юных - спившаяся рухлядь -
сечёт полёт над зыбью снежных дюн,
предчувствуя: на приземленьи -

                             р
                                у
                                   х
                                      н
                                         е
                                            т

ещё не оперившийся прыгун.

Казалось - наконец, покой!
Горизонтальный мрак могил...
Но Он недрогнувшей рукой
меня за шиворот схватил.

И слышу: вопиет народ!
Кто был ничем - тот стал герой.
Я, как монета, в обиход
вернулся снова, сам не свой.

Что делать? Темнота веков!
Года зашкалили мои...
Как из забоя горняков,
Тащу людей из-под земли.

Какая б ни была Совдепья -
здесь жил и хавал черный хлеб я,
курил траву, мотал в Москву...
Там - КГБ и пьянь в заплатах,
но и Христос рожден не в Штатах,
прикинь: в провинции, в хлеву.
Какая б ни была имперья,
иной выгадывать теперь я
не стану, ибо э т о й жаль.
Где, перестройкой обесценен
и голубем обкакан, Ленин
со всех вокзалов тычет в даль.

Не обновить Союз великий.
Не обовьются повиликой
кремлевские шарниры звезд.
Какая б ни была Совдепья,
люблю ее великолепья
руину, капище, погост.

Колхознику не в радость Лао-Цзы
И Будда: в сенокос - не до нирваны.
Торопятся цветочные часы:
Одумайтесь, куда вы, одуваны?

Цветы, истратив дух, ложатся ниц,
Где луг простёрт овчиною над бездной.
Но души их забьются в тельцах птиц,
Роняющих на реки пух небесный.

Набухнет небо торбою без дна,
Низринет закулисные метели.
Но разве одуванчика вина
Что снежен снег, что гуси улетели?

Снега сбегут. Так было тыщу крат.
Так пусть и в тыщу первый повторится:
О, белый шар, живой аэростат,
Снег-одуванчик, одуванчик-птица!
 

                           Библиотека бесконечна.
                                                      Х. Л. Борхес

Слепой заметил в понедельник,
объят страничною толпой:
"Библиотека беспредельна!"
На то он, впрочем, и слепой.

Слова - булыги и вериги -
порожний дух влекут ко дну...
Я знаю лишь четыре книги.

Верней, одну.

Одну, но длящуюся вечно,
как в каждом человеке - Бог.
"Библиотека бесконечна", -
слепой и тот увидеть смог.

Каждый твой жест - строг,
каждый твой взор - тих.
Тяжек твой крест, Бог.
Люди? Твой враг - в них.

Ладан у них - тлен.
Вера у них - спесь.
Кровь из твоих вен
им для вина
                      смесь!

Серный от них дух.
Как их любить? Смех!
Ну, одного-двух...
Ты же сумел - всех.

На лодочной станции - тускло.
Зимою не время гребцов.
Одеревеневшие весла
стоят у поленницы дров.

Они, рассекавшие воду,
Теперь заморожены сном.
Мы тоже любили свободу,
рулили навстречу восходу...
Остынем теперь. Подождём.

Нахлынут зелёные вёсны
Чугунной жарой батарей.
Оттают тяжёлые вёсла,
В уключины впрыгнут скорей.