НАЗАД

АЛЕКСАНДР
КАБАНОВ

ВПЕРЕД

В новую книгу Александра Кабанова – известного киевского поэта, лауреата международной премии имени Великого Князя Юрия Долгорукого вошли стихи – из московского, петербургского и крымского циклов, написанные в 2003-2005 гг.

ISВN 5-93682-212-5

© А. Кабанов, стихи, 2005
© В. Месяц, предисловие, 2005
© Б. Кенжеев, послесловие, 2005
© Ю. Семенов, фото на обложке, 2005
© «Геликон Плюс», макет, 2005

Поэт идет от звука, покоряясь
ему, доверяя стихии языка, и
столкновение фонем рождает
порой самые неожиданные
смыслы и ассоциации.
...виртуозная звукопись
Кабанова заставляет внимать
ей с восхищением.
Традиционная для лирика
тема любви звучит у него
чрезвычайно остро и тоже
зачастую рискованно.

Александр Житинский

...среди "созвездия" ...поэтов
случаются и настоящие
открытия, как, например,
Александр Кабанов...
Словесная палитра Кабанова
яркая, цветная, пейзаж
чувствен и зрим, образы
дерзки и точны, а звук и смысл
так тесно переплетаются, что
стихотворение
будто пишется само...

Анастасия Ермакова
"Знамя"

И откуда бы взялась в нашей
унылой стихотундре
эта шаловливая барочная
формульность? Александр
Кабанов - киевлянин, и
значит, южен, его символы
виноградны, но он не
"южнорусский", а русский
поэт, безошибочно опознава-
емый по глубине словарного
и смыслового расширения..."

Сергей Арутюнов
"НГ Exlibris"

Когда я читаю стихи Саши Кабанова, меня охватывает некоторая оторопь: то ли я возвращаюсь в свой когда-то заброшенный дом, то ли на место преступления. Я узнаю в них самого себя (не сравниваю, а нахожу что-то до боли знакомое): без ностальгического умиления, а – удивляясь. Оказывается, писать и быть поэтом можно, почем зря оставленная степень свободы ещё существует, как и предчувствие гармонии, которое сквозь эти стихи сквозит и дует. «Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв». Вот именно. Я давно не встречал поэтов, настолько преданно относящихся к литературе, доверяющих ей, как прежде:

Когда поэты верили стихам,
когда ходили книги по рукам,
когда на свете не было на свете,
«Агдама» слаще не было когда:
одна на всех словесная руда
и по любви – рождалась рифма «дети».

«Постыдность поэзии», «невозможность лирики», многие другие положения, выстраданные великими мучениками пера, в случае Кабанова не работают. Он – счастливое исключение, лёгкий человек, аутентичный русский стихотворец, который вряд ли доведёт спор до дуэли (слишком хрестоматийно), но, как и все поэты, хочет нравиться девушкам, творческое соперничество ему, думаю, небезразлично и т.д. Забытые категории, которые можно было не глядя отнести к «литературщине», если бы стихи не звучали с такой убедительностью:

Победили: ни зло, ни добро, ни любовь, ни стихи…
Просто – время пришло, и Господь – отпускает грехи.

Потому что:

Знаешь, не все мы умерли или умом поехали.
Нас заманили в сумерки дудочкою ореховой.

Кабанов – один из немногих современных авторов, которые в стихах обращаются непосредственно к стихам, отталкиваясь от поэзии того же Серебряного века, когда можно было надеяться, что твой «стих душу зверя лечит». Практика на сегодняшний день, по меньшей мере, редкая. Однако он не предлагает читателю свои цеховые представления, стихи у него так же реальны и вещественны, как «ночные плавни» или «желтая футболка с эмблемою натса».

Согрей свои ладони над стихами,
где облака мечтают быть китами
с мохнатыми от снега – плавниками
и липкими от меда – животами.

Стихотворенья – бумажное пьют молоко
и оставляют школьные наши тетрадки,
запах цветущей акации и рококо…

Причем за этой обаятельной «детскостью» он видит:

Как сбиты в кровь слова! Как срезаны мы с вами –
за истину в предложных падежах!

Знает места:

Где жжется рукопись, где яростно живется
на Хлебникове и воде.

Кабанов – мастер строчки, он хорошо знаком с этой штучной работой, но меня гораздо больше радует его владение объемом и интонацией, вдохом и выдохом. По существу, протяженность стихотворения определяется энергией, заложенной в первой строке, и он практически никогда не ошибается: в силу физиологического чутья, интуиции… Вдохнули, заговорили, выдохнули. Всё. Здесь нужно плакать. Современная поэзия, широко использующая возможности прозы, часто опирающаяся на «фактурность», изощренную ремесленность, «ткачество» или наоборот – живущая развязным верлибрическим многоговорением – совершенно забывает об интонационной составляющей (она там и не нужна), но пронзительность достижима только работой лёгких.

…из песни выкинешь слова
в какой-нибудь словарь.
И больше не растет трава,
и не звонит звонарь.
Лишь спотыкается январь,
овраги серебря.
И в небесах тоскует тварь,
любившая тебя.

Трогательная безжалостность, высокопробная патриархальная наивность… В большинстве своем стихи хорошо оркестрованы аллитерационно, некоторые полностью держатся на звукоряде («Выговаривая Игоря», «Орешник из Греции грешник», «в этой рыбе шикарная воблость и во взоре счастливая – "ща"» и т.д.).

С Сашей я познакомился на Московском биеннале поэтов в 2003 году – обменялись книжками, он подарил нам с Володей Друком чекушку национальной горилки, чем спас от «фестивальной болезни». Признаюсь, что внутренней фразы в слове «Айловьюга» (предыдущая книга автора) я поначалу не заметил. И дело не только в моей невнимательности – скорее, я давно привык ничего не ждать от впервые увиденного неизвестного ранее слова. Приоритет фонетики над семантикой, этот некоторого сорта снобизм, идущий, видимо, из «Разговора о Данте» – моя личная стратегия, если хотите. Я легко отнес ее и к названию книги Александра Кабанова, стихов которого ранее не читал. «Дыр бул щир» – звучит плохо, «айловьюга» – хорошо. Главное ведь, чтоб было органично, а смысл приложится сам по себе.

Для профессоров от литературы языковые введения Кабанова – вполне плодоносное Эльдорадо; всегда есть за что зацепиться, чтобы поговорить о «полисемантичности» или «метаметафоричности». Однако эти милые неологизмы человека с «Уркаины» («слова-кентавры», по замечанию одного из критиков) какой-то не очень футуристической природы. «Фонтанна», «жульверный товарищ», «шаландыш», «сын Полкан», «щебеталь моя, щепетиль», «эпохуй нам, какой сегодня век», «эх, абжора моя, абажура», «цапцарапина», «ужин сна турщицей» и т.д. Они другие именно в силу добродушия, житейской ненаучности, вычета претензии их создателя. Похожие вещи делает Александр Левин: «вддуг», «лысево и мясево», «вахен зи хухен», «сосуществление мечтаний», «Ирой убовник из дамотдыха», но у него, по словам Михаила Сухотина, «под вопрос ставится, ни много ни мало, всё содержание написанного, весь его «прямой» смысл, его единственность, «правильность»». У Кабанова «антропозооморфные» слова живут в тексте, как доктор прописал, не нарушая прямоты поэтического высказывания в угоду зауми:

Щебеталь моя, щепетиль,
видно, не в чудовище – корм:
ветреные девушки – в штиль,
шторы полосатые – в шторм…

Не мною первым будет замечено, что муза Александра Кабанова незлобива, даже старомодно оптимистична и бодра. Однако в этой бодрости нет ни грамма слащавого шестидесятничества – другое время на дворе. Если «трещина мира всегда проходит через сердце поэта», то в случае Кабанова речь идет о мире славянском. «Айловьюгу» он начинал именно с гражданской лирики:

Лишенный глухоты и слепоты,
я шепотом выращивал мосты –
меж двух отчизн, которым я не нужен.
Поэзия – ордынский мой ярлык,
Мой колокол, мой вырванный язык;
в какой земле я буду обнаружен?

В «Крысолове» «думы о Родине превращаются в чат», пьется – «за Отчизну.ua», плачется «о Родине.ru» под «ветер.com». «Плаваем в Интернете. И не подать руки» («Из неотправленного письма А.Полякову»). Ему «Снится красивая крыса – Отчизна с краской томатной на тонких губах…» Страшно, да? Я знаю, что оранжевую революцию Саша принял с энтузиазмом, при всем своем сибирско-украинском скепсисе я бы хотел, чтобы он не ошибся. В любом случае, он говорит в одном из стихотворений: «Петербург, мой наставник, наместник», именно в Питере он «спешит благодарно признаться: Господи, как хорошо. Хорошо!» Возможно, глубинная связь южанина с северной столицей предопределена какими-то давними ходами русского литературного поведения. Тем же Гоголем с его «мартобрём» (тоже, кстати слово-кентавр).

На Марсовом поле – трофейный горчит шоколад,
и смерть – одинока, и это она – наугад…

Анна Кузнецова в своей статье «Книга щебетов» («Русский журнал») определяет отношение Кабанова к традиции как «счастливые взаимоотношения хулигана с барышней, когда личность, принадлежащая к определенному "социально-поэтическому типу", раскрывается неведомым до этих пор и ей самой богатством граней». Скорее всего, это верно, хотя, на мой взгляд, хулиганство, даже хулиганство с особым цинизмом (ст. 206, часть 2 Уголовного Кодекса РФ) для «последней прямоты» творчества мелковато. Боюсь, поэзия – более серьезная статья, с отягчающими последствиями… Может быть, без права переписки… Так что пускай:

«Береженого – Бог бережет
от простуды и здравого смысла».

Вадим Месяц

* * *

Как виноград, раздавлен был и ты.
Волынки надрывали животы,
кудахтал бубен, щурилась гармонь,
танцор ногами разводил огонь,
на вертелах, ощипанная впрок,
шальная дичь летела на восток!
А рядом, вдоль осиновых оград,
в давильнях целовали виноград.
Слепила и дурманила глаза
лазурная и черная лоза:
– Мы вместе, брат, мы вместе – ты и я,
– Накрытые ступнею бытия,
еще не знаем, равные в одном,
какое это счастье – быть вином! -
когда в тебя, который год подряд,
любимая подмешивает яд!

ПИСЬМО В БУТЫЛКЕ

Едва ли не самая горячая тема сегодняшних литературных дискуссий – сетевое творчество. Явление сравнительно новое, со своими законами, со своими кумирами и пропагандистами, а главное – с могучей материальной базой в виде Интернета, доступного всем, кому не лень. Никогда не подозревал, что такое скромное явление семидесятых годов, как литературная студия – два-три десятка графоманов в душной комнатке при каком-нибудь Дворце Культуры имени двадцатипятилетия первого отечественного подшипника, под руководством утомленного халтурщика из Союза писателей СССР – благодаря чудесам информационных технологий и крушению коммунизма примет воистину вселенский размах и дорастет до масштабов некоей всемирной стенгазеты неограниченного объема, в которой публиковать свои откровения можно самостоятельно, просто наклеивая их на неограниченное свободное место.

Профессиональное творчество, которое тоже появляется в Сети, тонет в море претенциозной и самодовольной чуши. Впрочем, эта чушь обильно печатается и на бумаге – два графоманских мира переплетаются. И перепуганный читатель, бывает, приходит в натуральное отчаяние.

Тем отраднее всякий редкий раз, когда убеждаешься, что поэзия не умирает, что появляются новые замечательные имена – немногочисленные, как и полагается в нашем неторопливом Божьем мире. Одно из первых мест в этом ряду, несомненно, занимает Александр Кабанов.

Поэту повезло – в тридцать пять лет, накопив предостаточно жизненного и творческого опыта, он сохранил юношескую порывистость и отвагу, избавившись от детской спеси – или никогда не обладав ею?

Его стихи энергичны. Современны. Благодарно опираются на наследие классиков. Смиренны и в то же время задиристы. И – на удивление пронзительны.

Отчасти это достигается за счет примечательного сочетания самых что ни на есть сиюминутных примет двадцать первого века, со всеми его интернетами и ноутбуками, с тем, что раньше называлось вечными ценностями. Сосредоточься на временном – и выйдет самовлюбленный щенячий визг. Обратись исключительно к вечному – и получится анемичное символистское бормотание. Связать первое со вторым – одна из самых сложных и восхитительных задач для поэта. Надо сказать, что Кабанов решает ее блестяще.

Сода и песок, сладкий сон сосны:
не шумит огонь, не блестит топор,
не построен дом на краю весны,
не рожден еще взяточник и вор.

Но уже сквозняк холодит висок,
и вокруг пейзаж – прям на полотно!
Под сосною спят сода и песок,
как же им сказать, что они – окно?

Плохая химия (сода обычно не лежит в земле, а получается на заводе), но какая восхитительная поэзия!

Впрочем, большинство стихотворений книги не столь прозрачно – это поток образов, нанизанный на некую невидимую логическую нить, а не привязанный к чеканной мысли или четко очерченному событию. Я люблю такие стихи больше всего – ибо в них наиболее ярко проявляется магия поэзии, возможность выразить нечто, недоступное обыкновенному языку – да и другим видам искусства.

...что истина, когда – не признавая торга,
скрывала от меня и от тебя
слезинки вдохновенья и восторга
спецназовская маска бытия.

Оставь меня в саду на берегу колодца,
за пазухой Господней, в лебеде...
Где жжется рукопись, где яростно живется
на Хлебникове и воде.

О чем это? Почему? Не знаю, и знать не хочу. Знаю только, что – дух захватывает. И думаешь – у каких первоклассных преподавателей учился наш поэт, вполне овладевший таинствами языка сакрального, направляющего на читателя не логическую посылку, а лишь некое облачко призрачного и таинственного смысла.

При этом Кабанов вовсе не зануда. Он не стесняется петь на высокой ноте, когда поется, а в других случаях – сам ослабляет пафос собственной речи то озорством, то ухмылкой, то полунепристойным словечком. Родина то поет ему «дамасскими губами» – поразительный, кстати, образ! – то снится в виде «красивой крысы – Отчизны – с краской томатной на тонких губах».

Иной раз – вот парадокс – эта улыбка только усиливает пафос.

Мы озябшие дети, наследники птичьих кровей,
в проспиртованной Лете – ворованных режем коней.
Нам клопы о циклопах поют государственный гимн,
нам в писательских жопах провозят в Москву героин...

Пусть охрипший трамвайчик на винт намотает судьбу,
путь бутылочный мальчик сыграет «про ящик» в трубу!
Победили: ни зло, ни добро, ни любовь, ни стихи.
Просто – время пришло, и Господь – отпускает грехи.

Чтоб и далее плыть, на особенный свет вдалеке,
в одиночестве стыть, но теперь налегке, налегке.
Ускользая в зарю, до зарезу не зная о чем
я тебе говорю, для чего укрываю плащом?

Как легким ветерком, веет от этих строк ранним Бродским – но Кабанову нечего стыдиться. Он не заимствует чужое, а как бы цитирует его для собственных целей. Да и от нобелевского лауреата он берет не усталое всезнайство, которое пользуется сегодня столь высоким спросом, а волшебный холодок тревоги и беззащитности.

Мир невозможно объяснить, с миром невозможно согласиться – не забудем, что эти стихи написаны в постиндустриальную эпоху, когда запас идеализма, накопленный человечеством, скудеет тем стремительнее, чем привлекательнее и обустроеннее становится внешняя, сугубо матерьяльная сторона нашей жизни.

...Над кармою, над Библией карманной,
над картою (больничною?) страны –
поэт – сплошное ухо тишины
с разбитой перепонкой барабанной.

Наш сын уснул. И ты, моя дотрога,
курносую вселенную храня,
не ведаешь, молчание – от Бога,
но знаешь, что ребенок – от меня.

Мир остается прекрасным – и постижимым на единственно возможном языке. Языке высокой поэзии. Или любви, что одно и то же.

Бахыт Кенжеев

АЙЛОВЬЮГА
Книга стихов

Интервью: «Ловлю себя в состоянии честности...»

ЗАКАЗАТЬ
КНИГУ
АЛЕКСАНДРА
КАБАНОВА

КНИГИ НАЗАД:

КНИГИ ВПЕРЕД:

БАЕМИСТ-2

БАЕМИСТ-3

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНСАЙТ