ВЕРХНИЙ ВАЛ

* * *

Ты из них, не умевших добраться
В те гостиницы и города,
Где пустует кровать постояльца,
Не хотящего лечь не туда.

Путешественник Аполлинера,
Полигамной тоски потаскун,
Ты опять принимаешь на веру
Прорицанья таро или рун.

Провиденье по-прежнему щедро:
Для чего уходить наугад
В заповедные чёрные недра
Городов, о которых молчат,

Суеверно бросая монету –
Без надежды услышать ответ –
В тот фонтан, где слипается лето
С телефонною медью монет?

Там, где пахнет поулочно лип лабиринт,
Пух лебяжий прижали к губам
Первозванные Леда, Андрей, Лоэнгрин,
А вокруг – куполов кегельбан.

Дегустатор припал к золотистой щеке
Там, где пауза тоньше всего.
Сколько смертного в каждом глотке и пупке –
Удивлённо круглящейся «о»!

Но на точке росы вдруг напрягся язык...
Там Валгаллось. А день был тяжёл.
И Чеширской улыбкою город возник
По дороге в безличный глагол.

* * *

Боюсь вещей. Их всюду много.
Но как порядок навести?
Он – как иголка в центре стога.
Из упорядоченности,
Воспетый сотнями поэтов,
Трамвай приходит. Безбилетов
Его фамилия. Давай,
Умчи меня, 8-ой трамвай.
11-й и 10-й,
Не тяготись моею платой.
Ведь ты недаром вписан в рельсы
И разомкнуть их не надейся.

Зачерпывая дождь всем телом, как свиданье,
Я в город захожу и пробую на соль.
Я пробую войти в твой обиход заранее –
Созвездьем светлых рыб, а вовсе не слезой.

Покажется, что дождь, идущий через силу,
И город проливной в реке сойтись могли б.
На что меня ловить, я объясняю сыну:
Сомненья книжный червь
                            как раз для этих рыб.

Вот на крючке сидит наживка – Эвридика.
Что ж медлишь ты, Орфей, тяни и подсеки.
И вынется Аид. Но рыбам не до крика.
Бесслёзный рыбий глаз глядит из-под реки.

* * *

Укромный Крым. Таласса и террасы.
Застыли кошки, словно в янтаре.
Здесь можно жить и даже не стараться,
А просто растекаться по горе.

Снимать квартиру в Голосе и Слухе
С окном на Зренье, в двух шагах от Сна.
Ходить Е2, дышать, чем дышат духи,
Пока их глина не обожжена.

Гонец гончарной крутобедрой плоти,
Ты – в золотом свечении своём –
Не знаешь, на котором обороте
Война частей в сеченье золотом.

Карманный, как фонарь, портвейн «Алушта»
На полпути к желанью достаёшь.
Ах, если б, няня, было так же душно...
Но почему-то холодно и дождь.

* * *

Ничего не произошло. Молчи.
Дверь ещё не открылась.
Но в руках у нас одинаковые ключи.
«Плюс» измени на «минус»,
И замкнётся цепь.
И как прежде не раз, невроз
Будет снова за горло брать, извлекая титры.
А попробуй поверить, что это уже стряслось,
И любая дорога скажет тебе «иди ты!..»
А попробуй проверить, какое внутри сейчас
Кривоногое счастье и стыд какой косолапый,
Сразу вспомнится Целан, которого ключ
                                                              не спас
От замкнувшейся Сены, –
                              не прыгнул к нему хотя бы.

* * *

Я волосы остригла,
И с тех пор
Всё стало в окружающем
Короче:
Терпенье, сон;
Должно быть, жизнь саму
Теперь уже причёсывать не надо.
И в зеркале меня встречает мальчик –
Из Ганимедов, – только унести
Его никто не хочет.
Даже рифма
Меня зачем-то избегает. Видно,
Ей по душе русалочии пряди,
А не на шлем похожая Schwarzkopf.

* * *

Здесь терракоту сменяет смальта.
Трудно ли сделать тройное сальто
Между охотником и зверьком?
Разницы нет – иди прямиком.

Сам ты вошёл в этот город с ходу
Или в тебя он глядел, как в воду,
Только с охотником и зверьком
Был ты до этого не знаком.

О, ты зверёк, и тебе таиться,
Кажется, легче, чем видеть лица.
О, ты охотник, и различат
Люди в толпе твой голодный взгляд.

Так перепрячься в саднящих прятках
С глазом судьбы, на удачу падким,
Сунув двуствольный умляут в рот,
Если тебе ещё повезёт.

* * *

На Шведенштрассе лёжа на матрасе,
Тебе ль гадать по внутренностям снов
И по полету слов без всякой связи,
Пока ты гераклически здоров
И можешь чистить авгиеву душу,
Потом зайти в кафе в соседний дом,
Её туда заманивая вчуже,
Чтоб разобрать узоры языком
На покрывале Майи. А бокалы
С шипучею берлинскою водой
Вам втихомолку подают сигналы:
Зелёный – начинай, а красный – стой.
Приятель – по негласному намёку –
Бокал зеленый деве подаёт...
И значит, ей не будет одиноко.
А может быть, совсем наоборот,
С малиновой бокал опустошая,
Она тем самым говорит ему:
«К себе я прикасаться запрещаю,
Я никогда тебя не обниму».
Подсохшею начинкой содрогаясь,
Испарину рептильную сглотнув,
Твой взгляд уже не заземляет хаос,
Но выдувает мир, как стеклодув.
Приноровись и всклянь, душа, наследуй
Всё то, что исчезает, ускользнёт,
Заядлый воздух, запах речи этой,
Невольно проступившей через рот.

Он вышел в буфет и едва коснулся
Взгляда чужого, как лба и пульса.
Падает мыслью вниз бутерброд
Взгляда. Коньяк по губам течёт –
Не попадает: бедро, ключица,
И невозможно остановиться.

* * *

Кто из нас ничего не сказал тогда
И ещё непонятней, куда клонил?
С чем я буду бороться? Ушла вода.
Если стану ломиться – не хватит сил,
Лепестками опавших у ног Сапфо.
Ёмкость рук или глаз или снов – пуста.
Воспитание страсти – шажок всего,
А изгнанье её – это все места
Любованьем заначенные, но взгляд
Априорные тени уже не длят.

* * *

Снегопад.
Снег под и над.
Снег идёт.
Снег над и под.
Снегопад
В 200 Вт
Освещает двор и сад.
Снегопад.
Снега пуд
Наши саночки везут.

* * *

И удивленье: карлик за мольбертом –
Миниатюра средь миниатюр.
А то и реквизит. Как он любим,
Храним в своей шкатулочке непрочной
Среди палитры, кисточек, усердья
Успеть до завтра.

* * *

Возможно, что эта грибная пора
Замедленных прикосновений,
Шершавая проба лесного нутра
Вымакиваньем светотени,
Меня поместила в лукошке своем
С маслятами и сыроежкой;
Там пахнет рождением и октябрем,
Там солнышко смотрится решкой.
И вафельный шорох других грибников
Мне кажется графикой дальней,
Вобравшей шуршание всех грифельков
Божественной готовальни.

* * *

Я тоже здесь пройду, и след мой мокрый
По этой темной улице, опять,
Не будет мне тебя напоминать.
Как если б разом запотели стёкла
И тысячи из тысяч – вензеля,
Накрученные пальчиками в кухне
На бесфонарной улице, – потухли.
Ведь не оставят освещенье зря,
Когда закончен ужин, съеден суп –
Там гасят свет, чтоб в комнате укрыться,
Пока воспоминание клубится
От рамы к раме со следами губ.

Твой копирайт защищён
На всех живых языках.
Пахнет грибным дождём
Розово-серый пах
Девы Психеи. Ждёшь,
Просишь: взгляни, взгляни.
Дева, зачем же нож
Возле твоей ступни?
Чистить картошку тел
Станешь ли ты? Ой ли?
Мёртвый язык успел
Вылизать соль земли
И обнажить покой
Бабочки: крылья, прядь,
Маленький скальпель твой –
Гимены рассекать.

Опять меня транзит на перепутьях
(Средь сосен, пригвождённых испокон)
Привычно ожидает; не минуть их:
Такая в том забава и закон.
И белкой на ветвях не оказаться,
Смолистой шишки шибко не швырнуть.
Да что там белкой, даже на ползайца
Не хватит прыти, не позволит суть
Чужого, но понятного знаменья.
Билетом волчьим пустота махнет –
И на подножку вскакивают тени
И попадают в новый переплет.

* * *

Как СПб хочу смотреть
На всё спокойно и людимо.
Когда себя проходишь мимо,
Приятно возвращаться впредь.

Среди домов и прочих сил,
Плечом к плечу удочерённых,
Мне не хватает камертона,
Который бы опять пронзил.

Который бы меня признал
И, амулетно охраняя,
Поверил, что и я такая:
Улыбка, улица, вокзал.

Жизнь готовит, смерть съедает.
Пахнет жизнь, а смерть вдыхает.
В горле смерти – ком земли.
Не пугай меня следами
Там, где сердце погребли.
Тесту в кадке стало тесно.
Крематорий в слове «крем».
И в кондитерской небесной
Остаёмся насовсем.

* * *

Железный стержень лет
Уже в тебя ввели.
И больше нет внутри
Ни слежки, ни печали.
Дожди взлетают с трав,
Обочин и земли.
На небе в этот раз
Предохранитель сняли.

Люблю громоотвод
Надкушенных садов,
Когда на всё готов
Пирамидальный запах.
И молния войдёт,
Как музыка, без слов.
Как импрессионист
В траву, где ты и завтрак.

* * *

Под книжной обложкой помятой –
Интимные части сюжета.
Читатель не знает расплаты
За прелесть промискуитета.

Уеду в твоё Запарижье,
Своё Запорожье забуду –
Что может быть гаже и ближе
В продажную эту минуту.

Не улицы ль вышли из строя
В пивную весеннюю мокрядь?
Так сладко читается стоя,
Что можно руками потрогать.

* * *

Человек человеку – как рыбе язык,
И мучительно слово его.
Только верь, если он говорит, что привык
Заговаривать то, что мертво,
И торчать посреди, словно башенный кран,
Перекрикивать кровь, и бутан, и пропан,
Чтобы гласных нектар и согласных вельвет
Пропитали друг друга, пока
Он кроит в темноте изнуряющий свет
Языка тчк Языка.

НИЖНИЙ ВАЛ

Шестнадцатым кеглем. Седьмого числа.
И шрифт его был Гарамон.
И, словно звезда, его берегла
Строка, под которой он
Родился, пространство собой сверстав.
Читатель, привет, салют!
А голос – Магритт, и манит из трав,
Где птицы вовсю растут.

* * *

Мчатся тучи, вьются тучи,
Кто-то мчится средь полей,
Но отнюдь не бес летучий,
Не Разбойник-Соловей.

Есть такая птичка страус –
Обгоняет поезда:
Занимательная странность
Эта быстрая езда.

Так и ты, поэт, бесцельно
Вслед за поездом бежишь
Сквозь огни Святого Эльма
И навязчивый Париж,

Чтоб уродливою тенью
Промахнуть через поля
Перелётному томленью
И судьбе благодаря.

Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Но не та, что обгоняет
Спозаранку поезда,

Чтоб под куцым семафором –
Ну хотя бы на вершок –
Вопреки житейским спорам
Спрятать голову в стишок.

* * *

Мы Невский проходили целиком.
У набережной не остановиться,
Когда Нева всего одним глотком
К присяге пригибает очевидца…
Дуга искрит,
                  гранит,
                            чугун,
                                     трамвай,
Васильевский,
                  ростральное терпенье
Колонны: проходи, не забывай,
Приезжий, –
раньше видел, но теперь не
Увидишь, как врасплох дворы сквозят
Внутрь коммуналок, если зазеваться.
И самый зимний в мире Летний сад
В снегу и сказке на четыре пальца.

* * *

Я жил в Париже. Говорил
На языке тех самых улиц,
Где крылья ангелов схлестнулись.
Тогда Архангел Михаил,
Веселой патиной сияя,
Пересекал ворота рая
Над садом Тюильри как раз.

Я шла туда, куда впилась,
Впивалась башня Монпарнаса,
Я ела розовое мясо
Французской живописи. Что ж,
Теперь, с задумчивостью сноба,
Я чувствую, как ставит пробу
На мне мистическая дрожь.

* * *

Найти себе замок в долине речушки,
Съедать из буфета ванильные плюшки,
Сидеть на веранде, в варенье макая
То мякиш душистый, то корочку с краю.
Там розы кустятся у самых дорожек
И влажно улитки целуют порожек.
Является нежить (но только не злая),
Чтоб всею компанией ждать урожая.
Когда урожай мы разделим по-братски,
Помчимся немедля в речушке купаться.
А после – веранда, ванильные плюшки…
Давайте ванильные плюшки Андрюшке!
Нам эльфы при свете большой керосинки
Приносят ванильные плюшки в корзинке.
Ночных мотыльков загорелые тушки
Полнеют всё больше на нашей пирушке.
И целую ночь нам сверчки напевали
О яблоках, пахнущих в тёмном подвале.
А замка замшелые стены и арки
Трепещут от света в запущенном парке,
Как сердце красавицы средневековой,
Безмерно довольной своею обновой.

1

И жаль мне стало узнаванья,
Не выразимого тобой.
Я замечаю, что в изъяне
Воспоминания – пароль,

С которым переходят вброд
Не только Лету, но и Шпрее.
Из-под Стены берлинской болт
Я унести всегда сумею.

То самое копьё Лонгина
Из тела спящего Берлина,
Своё стебельчатое «здесь»,

Фрагмент причудливого пира,
Где подаётся без гарнира
Ландшафт и лира, дар и весть.

2

Так тепло бывает лишь в музеях
После промерзания костей
На ветру. И плюшевых лазеек
Глубины не чувствуешь острей,

Чем когда тебя берёт за зренье
Абсолютным взглядом экспонат.
Разнимая скрюченные звенья,
Потрясённым наслажденьем смят,

Навсегда прогретый и промытый,
Вновь идёшь по улице. Смотри:
Всё на свете кажется палитрой
Для изображения внутри.

3

Гроза над Констанцем. Грузило
Свинцовое и солнца взвизг.
Войти в былинку надо было,
Чтоб стать сильнее струй и брызг,

Которым на крючок попалась,
Забившись рыбой голубой,
Домов июльская усталость,
Их крыш наклонный разнобой,

Откуда медленным закатом
Закатывают банку дня,
И каждой капелькой запрятан
Отныне этот день в меня.

4

Разноцветной мулетой зонта
Водосток мы дразнили с тобой.
Оглушительно била вода,
Копошась на брусчатке рябой.

Пробегали опять и опять
В крепких сумерках, в крепкой струе.
Нас хотело в себе удержать
Водостока живое тире.

И хотела меня заманить
Шумом ливня, как пеньем Сирен,

Эта ночь – путеводная нить
Для того, кто смешлив и блажен.

5

Голова моя отбилась от рук.
Что ей робкое мое: погоди?
Сделать нам по всей Германии крюк,
Чтоб вернуть себя к началу пути.

И смотреть в окно на Мюнхен ночной,
Из тумана выедаемый всласть.
Одинштрассе, я прощаюсь с тобой,
Чтоб на Ясене повиснуть хоть раз.

И забраться дважды в радость одну…
Трепеща в нее вхожу, как в музей,
И иду по близорукому дну
Разветвившейся свободы своей.

6

Мне казалось, что день велик,
А выходит, совсем он мал,
Если в поезде мой двойник
Отрывает один вокзал

За другим. Города дают
Мостовую, а реки – гладь
И немного больных минут,
Если надо их покидать.

* * *

Горячий пар выходит из котельной,
Шурша своей душою запредельной.
Котельные и бойлерные, их
Таинственные цифровые коды
Мне хочется вложить в железный стих,
Как пальчики в минуты непогоды
Я вкладываю в муфточку свою,
Где пригреваю новую змею.
Испариной покрытый мерный гул
Метель вокруг доводит до конвульсий,
Как если бы не город – горный луг
Был так прогрет, что говорил: разуйся.
Двоится стрелка, дышит кипяток,
У двери пузырится осьминог,
Шурша своей душою запредельной.
Горячий пар выходит из котельной.

ПОДОЛ

Знакомые ржавые баржи
Тебя вспоминают гурьбой.
Когда на Подоле – не важно,
Что ты не такой, а другой.

А сердце темнит, понимая,
Что высказаться не дано.
Пойдём на кривую трамвая,
Пусть вывезет нас заодно.